4 ноября в Манеже открывается выставка «Романтический реализм. Советская живопись 1925–1945 годов», подготовленная музейно-выставочным центром «Росизо» при поддержке Минкультуры. Кураторы выставки — директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова и режиссер Эдуард Бояков в интервью «Известиям» рассказали о новом прочтении соцреализма в наши дни.
— У меня естественный вопрос: почему у выставки соцреализма такое странное название — «Романтический реализм»?
Трегулова: Этот вопрос я предлагаю переадресовать Эдуарду Боякову. С названиями подобных выставок всегда возникает проблема, а Бояков в проекте как раз отвечает за интерпретации и тексты...
Бояков: Рабочее название выставки звучало как «Мы наш, мы новый миф построим», но мы сделали короткий вариант: «Романтический реализм». Этой выставкой мы исследуем советский романтический миф, причем под словом «романтический» подразумеваем склонность к повышенной эмоциональности, эйфории, не всегда, впрочем, радостной.
— Откуда возникла необходимость проводить выставку соцреализма в Манеже? Неужели на соцреализм нельзя посмотреть в Третьяковке?
Трегулова: Можно, конечно, но в залах, где представлены работы соцреалистов, я столпотворения не наблюдаю. Современные люди с трудом себе представляют, что за мамонт такой был этот соцреализм...
Эта выставка, организованная «Росизо», охватывает одну из самых непростых эпох в жизни нашей страны. Поэтому мы приняли решение преподнести ее остросовременным языком, через который человек смог бы воспринять тот месседж, который мы хотим передать.
Бояков: Например, месседж о том, что манипулировать сознанием лучше всего, используя реализм. Это было очень серьезное открытие своего времени. Что касается площадки, представить такую выставку в новом пространстве — очень важно. Это не только расширяет кураторские возможности, но и подчеркивает, что на выставке представлены работы из Русского музея и других крупных музеев.
— А вам не помешает, что в дни работы выставки соцреализма в Манеже будет работать православная выставка? Причем прямо над вами, на втором этаже.
Бояков: Это же очень интересное соседство! Получилась одновременно и метафора, и диалог. Во-первых, пространство нашей выставки, придуманное Дмитрием Ликиным, цитирует осевую симметрию храмов или Дворца Советов Иофана, если хотите. Это такое сакральное пространство. Во-вторых, если выставка «Православная Русь», декларируя работу с мультимедиа и документами, подчеркивает, что является исторической, то мы, наоборот, категорически отказались от чего бы то ни было, кроме живописи. У нас даже плакатов нет, потому что если выставка про миф и про романтизм, то нужна только живопись.
Трегулова: Я тоже думаю, что очень интересно вместе с выставкой, которая развернута наверху, показать соцреализм как пример крайне эффективной художественной системы по овладению сознанием людей. И, помимо прочего, эта параллель позволяет все-таки побороться с некоторыми клише. Например, о том, что соцреализм — это очень прямая и очень примитивная пропаганда.
— То есть, другими словами, эта выставка — об искусстве пропаганды?
Трегулова: Я не рассматриваю пропаганду как искусство: понятно, что была огромная массовая продукция, которая, как правило, выходила за рамки художественности. Но лучшие произведения этого периода решали все-таки иные задачи. Анализируя искусство этого времени, понимаешь, что художник вольно или невольно делал нечто, что было глубоко чуждо этой пропаганде. И мы это показываем. Помню, в 2003 году, когда я увидела полотно Исаака Бродского «Второй конгресс Коминтерна», я ахнула. Он свою картину превратил в гигантское полотно, которое возводит сиюминутное событие в ранг библейского сюжета. И во Франкфурте, и в Риме на выставках соцреализма эта работа имела сногсшибательный успех. Потому что трудно найти другой такой аналог.
Бояков: Выставка исследует не только политтехнологии. Мы показываем, что, помимо страха, помимо технологии, было много священной, честной, безусловной веры. И это выражено художниками. Я убежден, что это время, если говорить о художественной ценности, очень сильно недооценено. Особенно эта безусловность проявляется в последнем разделе выставки.
— Вы имеете в виду раздел, связанный с войной?
Трегулова: Всего выставка имеет 12 разделов. Но центральный, связанный с войной, полностью лишен элемента пропаганды. Там выставлено всего пять вещей, и это действительно художественные шедевры. Взять, к примеру, работу Александра Лактионова «Письмо с фронта». Его картины — это не иконопись, конечно, но библейские смыслы и библейскую иконографию он абсолютно точно использовал. Его полотна сродни магическому реализму старых нидерландских художников. Постойте, посмотрите, вы увидите.
Бояков: Лактионов вообще удивительный художник. У нас на выставке представлена еще одна его картина — «Юдин в гостях у комсомольцев-танкистов». На ней изображена стенгазета, которую смотрят советские офицеры, и она светится настолько, что больно смотреть.
— У Пастернака есть фраза, что соцреализм — это такое искусство, где два знака у ключа правильные, а остальные — неверные. Вы согласны с таким взглядом?
Трегулова: Ну а что вы хотите услышать? Когда анализируешь ситуацию с заказным искусством, понимаешь, что история стара как мир. Не зря здесь полотно Лактионова упомянули. Я считаю, что это полотно достойно залов Версаля. А что, скажите, в этих залах было выполнено не по заказу власти? Какое искусство было неофициальным? Микеланджело, Рафаэль, Рубенс — это всегда выражение четких идеологических форм. И Рубенс был нужен затем, что прекрасно эту идеологию формулировал. Поэтому заказное искусство всегда было, всегда будет, пока остается государство и пока общество не придет к абсолютной анархии.
Бояков: Я уже говорил о том, что для пропаганды самым действенным оказался реализм. В общем-то, художники Возрождения — тоже реалисты в каком-то смысле. Но большинство их сюжетов имело отношение к иллюстрации мифа. А советские художники миф не иллюстрировали, они его создавали, используя самые неожиданные и радикальные приемы. Например, всем известная картина Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» превращалась в письмо, которое пишут старатели великому Сталину. Это же постмодернизм! Всё это сейчас исследуется на Западе. А в России получилось так, что идеологические клише не давали смотреть на это трезвыми спокойными глазами.
— То есть за рубежом соцреализм востребован?
Трегулова: Подобного рода выставки пользуются успехом на Западе. Там это искусство подвергают самому тонкому анализу и получается, что система обработки человеческого сознания во многом предвосхищала то, что возникло в 1950–1960-е годы и называется массовой культурой.
— Может быть, это интерес к эпохе как к зоопарку?
Трегулова: Нет, я могу совершенно точно сказать, что это не интерес к зоопарку. Они стараются анализировать суть того, что происходило в искусстве, и анализируют это как художественную систему. И это отличие от проектов, которые делались в 1990-е годы, когда просто стали показывать советское искусство как экзотику, когда вдруг стало возможно завесить зал тридцатью портретами Сталина. Но я в таких проектах стараюсь не участвовать, мне кажется это неверным и неправильным.
— Но у вас же тоже изображения Сталина будут.
Трегулова: Мы достаточно корректно обошлись с образом Сталина. Не будет ни одного портрета. Будут большие картины с групповыми сценами. Что-то показывается впервые в России, например большая картина Василия Сварога «Сталин среди детей в Парке культуры и отдыха».
Бояков: На выставке есть несколько зон, которые максимально закрыты, клаустрофобичны, насколько нам позволила противопожарная служба. Одна из них — это зона вождей. Это высказывание про то, как вожди, помимо нашей воли, становятся частью нашей интимности.
— Каково ваше личное отношение к соцреализму? Неужели кто-то сегодня на полном серьезе будет восхищаться картинами художника Александра Герасимова? Или, например, кто-то забудет о том, что из-за соцреализма был уничтожен авангард?
Трегулова: Я, знаете ли, давно уже заставила себя отказаться от снобистского взгляда на искусство: «ах, великий авангард был убит соцреализмом» или «вот, кошмарная сталинская архитектура». Я думаю, что каждый период в искусстве рождает что-то. И это что-то остается как художественный багаж, который важен для последующих поколений времен и эпох.
Бояков: Я могу совершенно точно сказать, что мое сердце находится в двух частях этой выставки: одна часть — посвященная войне, вторая — посвященная семье. А что касается убийства одного другим, мне кажется, то, что происходило в Советской России, в принципе отражало общемировую ситуацию.
— То есть вы считаете, что на выставке мог бы органично смотреться, например, Пикассо?
Трегулова: Знаете, Пикассо, который сделал портрет Сталина, получив в марте 1953 года известие о его смерти, — коммунист Пикассо — в общем, наверное, мог бы появиться на этой выставке.
И еще мне кажется, главное, к чему выставка должна людей склонить, — это к мысли, что надо стараться быть объективным. Не надо пользоваться клише. Не надо произносить вердикты сбросить что-то с корабля современности.
Бояков: Иосиф Бродский говорил, что человек, который знает, как работают манипуляционные технологии, — защищен. С одной стороны, мы хотим предупредить человека, рассказать, как эта машина работает. С другой стороны, показать, что без мифа невозможно жить. Культура теряет глубину, всё приходит к горизонтальной плоскости, где все цветы прекрасны, где царствуют толерантность и терпимость. Но помимо горизонтали есть вертикаль, есть дух, есть Бог, есть вера. Именно эти категории создают пространство для подвига, который совершают или не совершают личность и народ.