Имя Николая Фердинандова (1886–1925) известно разве что узким специалистам. Не всякий читатель словаря «Художники русской эмиграции» дойдет до посвященной ему статьи. А уж вживую среди россиян работы урожденного москвича и вовсе видели единицы.
Зато в Венесуэле Фердинандов — классик. Его гуаши выставлены в Национальном музее, без него не обойдется ни одна история венесуэльского искусства. Фердинандов повлиял на многих местных авторов, считаясь учителем лучшего из них — Армандо Реверона (1889–1954). Их творчество объединила выставка «Встреча. Две гаммы одного вдохновения» в Третьяковской галерее.
В Инженерном корпусе выставлено 28 работ — немного с точки зрения статистики, но достаточно, чтобы составить представление об обоих художниках.
В случае с Фердинандовым это непросто. Его бросало из стороны в сторону, идет ли речь об образовании (Московское училище живописи, ваяния и зодчества, Академия художеств, затем вновь училище), путешествиях (в итоге из-за них в 1910-м отчислили из училища) или искусстве. В 1913 году, например, на Международной сельскохозяйственной и промышленной выставке в Риме живописец получил золотую медаль за ювелирные изделия, выполненные в технике гальванопластики.
Возможно, метания были связаны с поиском собственного художественного языка. Художник сторонился больших течений, не дружил с авангардом, предпочитая безликие группы, вроде «Независимых», в чьих московских выставках участвовал перед революцией, а в эмиграции занимался тем, что можно назвать постсимволизмом.
Смущает, правда, датировка произведений из коллекции Национального музейного фонда Галереи национального искусства Венесуэлы, показываемых сейчас в Москве (в основном это гуашь на картоне, но есть и акварели). Почти все они, будь то «Рассвет на кладбище», «Дети Бога», «Пьеро и Коломбина. Ноктюрн» или «Подводная безмятежность у побережья острова Маргарита», созданы после Первой мировой войны. Ранних работ здесь нет.
Это лишь малая толика из созданного Фердинандовым. Большая часть наследия погибла во время Второй мировой войны во Франции, куда, согласно воле художника, перевезли 115 его полотен. Корпус сохранившихся произведений насчитывает вдвое меньше работ. Потому сложно говорить о полноте знания.
В Венесуэле Фердинандов оказался в 1919 году, освоился быстро, организовал несколько групповых выставок и стал своим человеком в художественном мире, где его звали Эль Русо, т.е. «русский». Но терзали таланты: Фердинандов изучал флору и фауну подводного мира, переводил на испанский язык русскую прозу — Толстого, Достоевского, Леонида Андреева. Так что ранняя смерть от туберкулеза вряд ли что-то принципиально изменила в итогах жизненного пути: слишком много дарований, чтобы сосредоточиться на чем-то одном, слишком далеко от родины, чтоб запомниться многим.
Зато в Венесуэле он почитаем и сегодня — не только благодаря дружбе с будущими классиками местного искусства, но и влиянию на самого яркого среди них — Армандо Реверона. На выставке в Лаврушинском переулке тот представлен работами конца 1920–1950-х годов. В них чувствуется хорошая художественная выучка. Одно время Реверон жил в Париже, и это смешение вкусов и разнонаправленных поисков определило его манеру. «Маха лежащая» (ок. 1937) или «Пейзаж с локомотивом» (ок. 1942) украсили бы любую модернистскую выставку.
Конечно, их сегодняшнее соседство с работами Фердинандова — скорее дань истории, чем признание художественного единства. Но у выставки в Инженерном неоспоримые достоинства. Во-первых, здесь много пространства, развеска далека от кучности, что оставляет достаточно воздуха для восприятия. Во-вторых, когда русскому искусству возвращают затерявшееся в истории имя, это всегда событие. Если кто-то забыл, это еще не значит, что никто не помнит.
Выставка продлится до 11 ноября.