Писатель и литературовед Игорь Волгин недавно отпраздновал 70-летний юбилей и стал лауреатом премии правительства РФ за серию книг «Документальная биография Достоевского». С Игорем Волгиным встретилась корреспондент «Недели».
— Вы самый молодой шестидесятник, премию правительства РФ получали вместе с Фазилем Искандером, Юнной Мориц. Что, по-вашему, сейчас опыт шестидесятничества?
— Я, пожалуй, принадлежу к постшестидесятникам — мы были на 7–10 лет моложе «классиков», моложе, как сказал один поэт, «на Отечественную войну». Я начинал, когда эпоха была уже на излете, но дух ее остался в крови. Это чувство свободы и обновления, особенно остро переживаемое по контрасту с тем, что мы видели раньше. Конечно, шестидесятники были идеалистами. Но если бы идеи справедливости и добра, в которые они искренне верили, оказались бы, так сказать, внедренными в историческую практику, то, думаю, судьба страны сложилась бы по-иному. Возможно, что с ней не случилось бы того, что случилось. Опыт шестидесятничества горек, но незабываем и неотменим.
— Вы премированы за книги о Достоевском, не расскажете ли об этом подробнее?
— Это скорее цикл книг, сюжеты которых касаются узловых моментов судьбы моего героя. Я начал с «Последнего года Достоевского» — с развязки, ибо здесь в конце срабатывает, как мне кажется, тайная мысль всего «сценария». Попытался документально обосновать свою версию смерти писателя и заполнить некоторые существенные лакуны его биографии.
Затем последовала «Родиться в России» — книга о предках Достоевского, о его детстве и молодости, литературном дебюте. Затем — «Колеблясь над бездной», где, основываясь на не известных ранее архивных источниках, я попытался по-новому взглянуть на сложные отношения автора «Карамазовых» с императорской семьей, с высшей государственной властью — накануне цареубийства 1 марта 1881 года.
В книге «Пропавший заговор» речь идет об участии Достоевского в деле петрашевцев, в неясном до сих пор замысле подпольной типографии и, главное, о поворотном в его жизни смертном опыте, который он испытал на эшафоте. Значительную часть книги «Возвращение билета», куда вошли также главы о Чаадаеве, Белинском, Михаиле Булгакове, Николае Заболоцком, составляет моя ранняя работа о «Дневнике писателя»: насколько могу судить, это стало первым в мире документальным исследованием на названную тему.
— Что все-таки в Достоевском важнее для современного читателя: все «русские проклятые вопросы» или сюжеты, характеры?
— Это вещи нерасторжимые. Ведь характеры в романах Достоевского существуют не просто так, они так или иначе соотнесены с этими самыми «проклятыми вопросами». Вся магия Достоевского заключена в этом метафизическом единстве. Достоевский не сухой дидактик, «излагающий мысли», он художник, которого нельзя разъять на части, — как нельзя разъять музыку.
— Какие произведения Достоевского в первую очередь нуждаются в тщательном, неравнодушном переиздании — с новым предисловием, с новыми комментариями?
— Вы знаете, в последние десятилетия наука о Достоевском сделала довольно впечатляющие успехи. Важно, чтобы в новых переизданиях были учтены результаты этих академических разысканий. Достоевский — писатель громадного диапазона. Кто любит «Село Степанчиково», кто — «Братьев Карамазовых». Его книги надо просто издавать — разумеется, с любовью и вдохновением.
— Как по-вашему, «подпольный человек» Достоевского — всё еще встречающийся типаж? Суждено ли нам или нашим потомкам когда-нибудь проснуться и понять, что мир, изображенный Достоевским, уже не реальность, а всего лишь литература?
— Вообще, Подпольный — это вечный тип: он только мимикрирует в историческом времени, но суть его мало изменилась. Мир Достоевского будет, очевидно, существовать до тех пор, пока существует сам человек. Правда, человек может измениться, во что, кстати, Достоевский горячо верил. Но это уже другая история.
— Противопоставление «Толстой — Достоевский» уже устарело или, напротив, актуализировалось?
— Такая полярность действительно существует — как два различных типа миропостижения и миропонимания. Это тем более поразительно, что оба писателя практически стремились к одной цели — восстановлению человека и обретению им высшей духовной свободы. Я довольно много писал о различии их художественных миров. Но сошлюсь на Василия Розанова: он говорил, что Толстой удивляет, а Достоевский трогает. С этим можно не соглашаться, но, несомненно, в этих двух великих характерах заключена сокровенная тайна всей русской жизни.
— Вы — президент фонда Достоевского, известный телеведущий, руководитель студии «Луч». Для всех этих ролей необходим артистизм, который вам и присущ. Какое значение вы придаете артистизму как таковому?
— Спасибо, конечно, за комплимент, но я не уверен, что упомянутый вами артистизм должен существовать как часть некоего джентльменского набора. Главное — оставаться самим собой. Если человек хорошо делает что-то, он всегда артист — артист своего дела. Вообще, жизнь, как известно, игра. Помните, у Пастернака: «Если даже вы в это выгрались, ваша правда, так надо играть».
— Ваши ученики, как и вы, не только стихотворцы, но литераторы широкого профиля. Книги кого из них рекомендуете почитать?
— Мне нравится «широкий профиль» Александра Сопровского, Сергея Гандлевского, Бахыта Кенжеева, Алексея Цветкова, Дмитрия Быкова, Геннадия Красникова, Ефима Бершина... В первую очередь их стихи. Равно как и стихи ветеранов «Луча» — Евгения Бунимовича, Натальи Ванханен, Елены Исаевой, Инны Кабыш, Марии Ватутиной, Анны Аркатовой, Виктории Иноземцевой, Елены Новожиловой, Германа Власова, Дмитрия Мурзина…
— Название вашего исследования о Льве Толстом «Уйти ото всех» — о конкретном классике или это формула, совет для тех, кто хочет состояться как личность?
— Это название — цитата из предсмертного дневника Толстого (я лишь добавил подзаголовок «Лев Толстой как русский скиталец»). В любом духовном скитальчестве рано или поздно наступает момент, когда необходимо остаться одному, — положим, как Христу в пустыне. Не потому что, по мнению одного французского писателя, «существование Другого — недопустимый скандал». А потому что, как сказал русский поэт, «никого в подлунной нет, только я да Бог». Этого вполне достаточно.
Игорь Волгин. Цикл книг: «Последний год Достоевского», «Родиться в России», «Колеблясь над бездной», «Пропавший заговор», «Возвращение билета». М.: 1986–2004