В Театре имени Ленсовета состоялась премьера «Дяди Вани» в постановке Юрия Бутусова. Сложно сказать, когда в последние сезоны чеховская пьеса так саднила душу горечью позднего прозрения и пронзительной чувственностью.
Материалы по теме2Михаил Трухин: «Халтурить не умею и, надеюсь, не научусь» КультураЗИЛ представил балет на заводскую тематикуКультураЭмоциональные шквалы актерской игры, рваная композиция, собранная из обломков разрушенной пьесы методом «поэтического монтажа», визуальная стильность, обеспеченная художником Александром Шишкиным, — всё это звучит свежо и сильно, и всё это в принципе свойственно Бутусову.
Но в данном случае режиссура заставила иначе взглянуть на автора: какой, оказывается, бунтарски-отчаянный, обжигающий, но и нежный был Антон Павлович Чехов. Писал, если исходить из спектакля, подчиняясь стихийным душевным выплескам. Примерно так, как Астров, рассказывая Елене Андреевне о здешних местах, окунает ладони в краску и малюет на бумаге. Иррационально, с душой, не задумываясь о красоте формы.
В спектакле вообще много рисуют, а точнее, пачкают краской: он — об отчаянных попытках «перерисовать» жизнь. Кто-то решается на это, кто-то нет. Условный павильон, в котором играют артисты, — словно материализованный детский рисунок.
На стенах изображены двери, над каждой табличка с именем: «Маман», «Ваня», «Алекс». Бутусов усиливает разобщенность чеховских персонажей — каждый герой существует в своем эмоциональном потоке, общаясь с другими опосредованно — через зал.
Постановка воспринимается как ряд исступленных монологов куда-то в пространство. Человек хочет прокричать свою боль, а кто услышит? Кто-то да услышит. Волны громкой музыки — здесь средство воздействия, настраивающее на нужное состояние. Ритм то ли рок-концерта, то ли шаманской пляски, дикие перепады, синкопы... И тем выразительней смотрятся актеры во вдруг возникшей паузе, когда они просто сидят, улыбаются, молчат.
Петербургский спектакль — не тот случай, когда герои «разворачиваются» постепенно, они с самого начала — сгустки энергии. Дядя Ваня — закомплексованный неудачник? Вот вам пухлый горбун с миловидным лицом Карлсона. Но каких же нежных и трагических обертонов достигает блистательный комик Александр Новиков, произносящий свои слова, в основном сидя на стульчике.
От знакомых актеров, которые раскрылись здесь по-новому, порой не отвести глаз. Сергей Мигицко в роли профессора Серебрякова легок и обаятелен, без обычного своего комикования. Елена Андреевна в исполнении Натальи Шаминой — инфантильная молодая женщина, в которой всё прелестно: от распахнутых глаз до кукольного голоска. Шамина не играет, не лицедействует, она скорее «актриса-натурщица» и при этом завораживающе красива — как Моника Витти у Антониони.
Казалось бы, такой Елене Андреевне не подходит Астров (Евгений Филатов) — приземистый, рыхлый мужичонка. Но от актера исходит такая надежность, что вопрос, чем он увлек героиню, даже не возникает. Зато Сергей Перегудов с внешностью красавца-сердцееда неожиданно назначен на роль вечно пьяного неприкаянного Телегина и выкрикивает свои косноязычные реплики, не в силах удержать равновесие.
Ближе к финалу Соня (Ольга Муравицкая), взяв топор, рубит стены павильона, рвет бумажный пол, снимает с петель двери и складывает весь этот строительный мусор горкой, собираясь поджечь. Последние сцены доигрываются на фоне черноты, обступившей героев. На словах: «Мы отдохнем, дядя Ваня…» герой, обессилев, падает. И только Соня ритмично вышагивает в разоренном пространстве. В опрятном белом платьице, с накладными косами, с портфельчиком под мышкой она кажется почти что школьницей, разве что сильно перезрелой. Но ведь учиться никогда не поздно. Соня осмелилась порвать «холстину» жизни, чтобы начать с чистого листа. И это тоже никогда не поздно. Хотя лучше, конечно, не медлить.
: