Оперная звезда из Германии крестилась в православие в одном из старейших храмов Москвы, причем ее крестным отцом был дирижер Теодор Курентзис. Приезжая в Россию, певица заряжается энергией, которая ей позволяет петь. А современная ситуация на родине ей напоминает о цензуре времен ГДР. Об этом Симона Кермес рассказала «Известиям» после выступления на концерте-открытии Зимнего фестиваля искусств Юрия Башмета в Сочи.
«Я стала окунаться и закричала на всю церковь»
— Я хорошо помню ваши концерты в Зале Чайковского и в Большом зале консерватории, которые состоялись еще в 2007 году. В одном случае вы пели Моцарта, в другом — репертуар эпохи барокко. Но оба раза московская публика была в восторге. В БЗК вас семь раз вызывали на бис! Вы тогда впервые у нас побывали?
— Помню-помню! Но мое первое выступление в Москве было еще в 2006-м. Вместе с Теодором Курентзисом мы исполняли «Дон Жуана» Моцарта в Большом зале консерватории, и для меня это был удивительный опыт. С тех пор я постоянно посещала Россию, меня здесь полюбили, и я была везде. В Калуге, Перми, Казани, Санкт-Петербурге, Новосибирске, где температура в те дни опускалась до минус 45...
— Что Россия значит для вас? Почему вам так нравится сюда приезжать?
— Многое значит. Думаю, что-то меня притягивает, что-то из моей прошлой жизни. Я верю в это, потому что в 2013 году я приняла крещение в Москве. И с того самого момента многое изменилось в моей судьбе. Я не понимаю, почему я решила это сделать именно здесь, в России. Видимо, я хотела понять то, что меня окружало. Я решила, что должна это сделать, и попросила Теодора стать моим крестным отцом.
— В какой церкви вы крестились? Можете рассказать о том, как это происходило?
— Это было в одной из старейших церквей Москвы — в Спасском соборе, который расписывал Андрей Рублев. В прошлом году мы с моей русской подругой туда ездили, чтобы снова испытать те чувства. Я их никогда в жизни не забуду. Мне сказали, что надо взять с собой купальный костюм. Я тогда еще подумала: «Зачем это?» А когда зашла в церковь, то увидела в центре купель. Очень древнюю, средневековую. Мне сказали, что надо будет туда окунуться. Дело было зимой, на улице — минус 20.
И вот я вошла в эту воду, а она была такой холодной, что я почувствовала, что меня обжигает, я горю. Священник мне сказал трижды погрузиться. И я стала окунаться и закричала на всю церковь! Я визжала, хор пел, и у меня перед глазами был как будто огонь. В церкви же было довольно темно. Но когда я трижды совершила омовение, вдруг вышло солнце и всё залило светом! Присутствующие стали говорить: «Чудо! Чудо!»
В этот момент я почувствовала себя как девственница! Я причастилась, и для меня открыли ворота алтаря, пустили туда. Обычно это не делают, но тут Теодор кого-то попросил.
— Получается, вы крестились в православную веру?
— Да! Крещение для меня было необычайным, мистическим моментом, после которого я поняла, что в России есть что-то, что меня держит. Мою душу. И сейчас, живя в этом безумном мире, я чувствую, что именно здесь я могу творить.
«Я чувствую много общего с Россией»
— Можно ли сказать, что вы чувствуете духовную связь с Россией?
— Да! Я чувствую себя очень счастливой, потому что могу приезжать сюда. Это помогает мне и моей душе понять, что все-таки происходит на самом деле. Последний раз я была в Москве всего год назад, выступала на предновогоднем концерте в Зарядье. Для меня это было так важно, потому что я напиталась этой энергией здесь и потом принесла ее к себе домой в Германию, она позволила мне снова петь и быть собой.
— Что вам помогает получать эту энергию в России? Почему у вас возникают здесь такие чувства?
— Иногда я размышляю об этом. Наверное, люди, которых я здесь встречаю. Они все необыкновенные. И сейчас, в это безумное время, когда идет этот конфликт, я чувствую много общего с Россией. Я не могу говорить об этом в Германии, потому что если я так сделаю, и у меня уже был такой опыт, то меня просто задвинут куда-нибудь подальше. Это как во времена ГДР: если ты говоришь то, что думаешь, то к тебе приходят и уводят тебя в тюрьму. Сейчас всё точно так же.
— Вы ведь родились как раз в ГДР.
— Да, и выросла там, когда еще был Советский Союз. Мы изучали русский язык в школах, многие предметы были на русском. А потом произошло падение берлинской стены, Восточная и Западная Германии объединились. Конечно, меня об этом никто не спрашивал!
— Разве вы этого не хотели?
— Просто сейчас я смотрю на это под иным углом. Потому что даже через 30 с лишним лет спустя после объединения Восток и Запад на самом деле не совсем вместе. И люди с одной и другой стороны от бывшей стены до сих пор слишком разные. При этом вы не можете сейчас говорить, что вы думаете о политике. Или о том, что является правдой. На радио, телевидении или даже на концертах вам нельзя произносить «неправильных» слов. И я чувствую себя в каком-то смысле так же, как если бы я была в ГДР, за занавесом.
«Миру нужен баланс. И он сейчас нарушен»
— Что вы думаете о нынешней ситуации между нашими странами?
— Мне очень грустно. Вы знаете, ведь мы на самом деле одна семья. Ваши императоры из династии Романовых были близкими родственниками немецких правителей. У нас так много общего! Поэтому мы должны жить в гармонии. Вот есть две большие страны: Россия и Америка. И кое-кто хочет удержать свое лидерство. Но этого не может произойти, потому что миру нужен баланс. И он сейчас нарушен. Это же всё как игра. Игра ради денег и власти. Но не ради любви и не ради людей.
— Что ж, не будем о грустном и поговорим о музыке. На концерте с Юрием Башметом вы исполнили три арии: Броски, Порпоры и Генделя. Почему выбрали именно их?
— Это выбрала не я, а Юрий. Я прислала ему целый список из арий, которые могла бы исполнить, и он предпочел именно эти три. Я очень рада поработать с Юрием Башметом и его оркестром!
— Одна из этих арий – Lascia ch'io pianga Генделя. Вы ее пели, наверное, тысячи раз. Вам не скучно исполнять ее снова и снова?
— (с жаром) Нет! Потому что Гендель написал ее для меня!
— Что?
— У меня такое ощущение, что она создана специально для моего голоса. Кстати, вы знаете, я ведь даже написала письмо Генделю! Мне надо было для одного буклета сделать текст, как будто это мое личное письмо Генделю. Я задала ему несколько вопросов, призналась, что хотела бы приготовить ему ризотто и — поблагодарила за его музыку. Мне всегда везло, когда я пела Генделя. Его музыка приносила мне работу, я выигрывала с ней конкурсы...
«Думаю сделать специальный проект по русскому барокко»
— Вы часто поете арии эпохи барокко. Не только Генделя, но и других композиторов. А знаете ли вы, что барокко было и у нас в России? Композиторы из Италии, Германии работали при дворе русских императриц в XVIII веке и сочиняли прекрасную музыку в европейском стиле. Чечилия Бартоли некоторое время назад выпустила целый диск с ариями, которые нашла в Санкт-Петербурге. Не хотите ли тоже спеть русскую барочную музыку?
— Было бы здорово, если бы я открыла для себя что-то новое у русских композиторов! Я даже думаю, может быть, сделать специальный проект по русскому барокко. Надо только найти ноты.
— Не думаю, что это сложно. Все эти ноты хранятся в наших библиотеках, в Москве и Санкт-Петербурге.
— Да, это надо сделать! Они писали на русском языке?
— Если говорить о зарубежных композиторах при императорском дворе, то основной репертуар был на итальянском, но возможно, у русских композиторов той эпохи тоже можно что-то найти под ваш голос. Ведь русский для вас не проблема, вы же его учили?
— И даже знаю некоторые фразы! (с выражением говорит по-русски) «Кто, если не мы? Когда, если не сейчас?» (цитата, приписываемая Жанне д'Арк и в советское время ставшая лозунгом комсомола. — «Известия»).
«Теодор Курентзис — дирижер-диктатор»
— Спрошу вас еще о планах. Не собираетесь ли снова поработать с Теодором Курентзисом?
— Теодор — дирижер-диктатор. Он хочет всё контролировать. И если ты не делаешь того, что ему требуется, он приходит в ярость. Работать становится невозможно. Конечно, у каждого свой взгляд. И я долгое время подчинялась ему. А потом наступил момент, когда это перешло все границы. Я сказала ему: «Ты садист!» И тогда он мне ответил: «Симона, через 20 лет ты поймешь, почему я это делаю». Некоторое время спустя, когда я послушала какой-то кусочек своей записи с ним, я зарыдала, потому что не узнала себя. Конечно, я понимаю, что это мой голос. Но не чувствую этого! А он сказал: «Симона, я же говорил тебе, что это хорошо, что я такой садист». С тех пор мы больше не работали вместе.
— Я помню, вы пели у него в оперной постановке в Перми. Но хотя вы потом часто приезжали с концертами, полноценных спектаклей вы как будто избегали. Нет ли у вас сейчас желания попробовать посотрудничать с каким-то российским театром? Барочные оперы у нас стали ставить гораздо чаще, чем в нулевых.
— Я не думаю, что хочу играть в операх. Предпочитаю играть свою собственную роль, выступать на сцене со своей программой, чувствуя поддержку музыкантов. В моей жизни было много постановок, но в последнее время я работаю одна, не в театрах.
— Смущает современная оперная режиссура?
— Знаете, иногда мне хочется вернуть старое время, чтобы на сцене было всё как в сказке: с красивыми костюмами, волшебными декорациями... И чтобы зрители понимали, что происходит, а не так, как нередко происходит сейчас. Этого мне не хватает.
— Ну и раз уж мы заговорили о сценическом облике: раньше вы были рыжей, это было яркой составляющей вашего имиджа, а теперь стали блондинкой. Почему?
— Изначально я как раз была блондинкой от природы. Но потом стала красить волосы всё темнее и темнее, не знаю зачем, и мой цвет перерос в рыжий. Однажды Теодор сказал мне, что я должна быть блондинкой. И вот я вернула натуральный оттенок, но не потому, что он так сказал. Просто блондинкой я действительно чувствую себя лучше. Это мой цвет. А когда у тебя рыжие волосы, все думают, что ты ведьма, сумасшедшая или очень плохая. И все тебя боятся (смеется).