Заглянуть в псевдотелескоп и побывать в искривленном пространстве, насладиться оптическими иллюзиями и рассмотреть падающий метеорит на гравюре Дюрера предлагает зрителям Еврейский музей и центр толерантности. В памятнике конструктивизма — Бахметьевском гараже — 4 апреля открылась масштабная выставка-путешествие, объединившая целый ряд институций и приуроченная к Году науки в России. «На языке правил и исключений» — попытка увидеть творчество великих художников в неожиданном ракурсе, сблизить алгебру и гармонию. «Известия» оценили получившуюся формулу.
Лабиринт для физиков и лириков
Физиков и лириков российские музеи пытались сблизить неоднократно. В декабре 2021-го, еще до официального старта Года науки, в Мультимедиа Арт Музее открылась биеннале «Искусство будущего», заявлявшая похожие цели. Но там фокус был именно на science art и работы современных художников. Проект «На языке правил и исключений» куда шире по тематике и неоднозначнее по концепции. Это не столько взгляд вперед, сколько попытка поиска точек соприкосновения между разными способами познания мира в прошлом.
Экспозиция представляет собой извилистую цепочку залов и напоминает лабиринт. Ну а размещаются там не только картины, рисунки, гравюры, скульптуры, но и телескопы (настоящие и бутафорские), различные приспособления для изучения физических явлений, старинные карты звездного неба. Ряд комнат и вовсе представляет собой инсталляции — не обязательно художественные, но, скорее, направленные на развлечение зрителей самых разных возрастов. Детям действительно не должно быть скучно на выставке — огромные пластиковые цветы, имитация искривленного пространства и каморка, показывающая принцип действия камеры-обскуры, наверняка порадуют маленьких посетителей.
Для взрослых ценителей искусства главным аргументом в пользу посещения Бахметьевского гаража должна стать подборка работ художников первого ряда — в том числе из частных коллекций, а следовательно, недоступных для осмотра после окончания выставки. Обратим внимание на рисунок «Рыбаки» Павла Филонова, видеоарт Билла Виолы по мотивам «Тристана и Изольды», архитектоны Казимира Малевича (полуабстрактные скульптуры, напоминающие нью-йоркские небоскребы), на целый ряд вещей советских нонконформистов — Дмитрия Плавинского, Франциско Инфанте, Юло Соостера, но главное — на две картины Питера Брейгеля-младшего и несколько гравюр Рембрандта.
Меланхолия космоса
Шедевры голландцев частично предоставили музеи, частично — коллекционеры. И это неплохое напоминание, что даже в нынешних условиях мы не лишены западноевропейского искусства XVI–XVII веков. Причем именно рембрандтовский «Фауст» из негосударственного собрания стал ключевым образом всего проекта, ведь герой немецкой легенды (существенно позже «позаимствованный» Гете), как известно, был ученым, и с темой познания его история связана напрямую. Но кураторы на этом не останавливаются и выстраивают интересную параллель между узревшим в окне свет истины Фаустом и скорбным ангелом на «Меланхолии I» Дюрера, созерцающим падение Энсисхеймского метеорита.
Этот офорт уже из собрания ГМИИ им. Пушкина, и, пожалуй, решение выставить его могло бы показаться банальным (как будто есть ценитель искусства, не видевший один из многочисленных оттисков самого известного дюреровского изображения), но на выставке сюжет встроен в неожиданный контекст. Гравюра помещена в зал «Звездный каталог», посвященный астрономии. И в соседстве с эскизом Константина Юона «Новая планета», картами созвездий 1730 года и космическими рисунками Ростана Тавасиева эта великая композиция читается как размышление о небесном и точном, а не о земном и философском.
Еще одна удача — вещи современных авторов. Прежде всего, крупная инсталляция ::vtol:: (Дмитрия Морозова) Wave is my nature, под которую отведена отдельная комната. Протянутые вдоль помещения четыре провода мерцают светодиодами и волнообразно колышатся; всё это сопровождается жесткой авангардной электроникой. И это как раз один из примеров science art в экспозиции.
Доказать теорему
Пожалуй, у выставки есть два слабых места. Во-первых, часть работ кажутся притянутыми за уши к кураторской концепции и могли бы быть перемещены в другие залы, а то и вовсе отброшены без ущерба для общего повествования. Зачем, например, кубистические, но все-таки сохраняющие фигуративность рисунки Варвары Степановой в разделе «Бегство от чуда»? А натюрморты с фруктами Юрия Пименова и Кузьмы Петрова-Водкина в зале «Формула расцвета»?
И во-вторых, некоторых имен и произведений как раз таки ощутимо не хватает. Можно ли было в разделе про космос обойтись без космистов Ивана Кудряшова (который, правда, есть в другом разделе, но представлен не лучшими вещами), Николая Бенуа и Микалоюса Чюрлёниса? А каково рассуждать о природе с помощью лишь двух офортов Плавинского, пусть и прекрасных?
Из-за этого складывается ощущение фрагментарности, подчас случайности отбора. Образно говоря, «На языке правил и исключений» — не картина, а эскиз, намечающий направления, которые еще предстоит развить. Однако своя прелесть в таком подходе тоже есть. Зрителю предлагают теорему, гипотезу. И дальше ему уже самому надо подобрать «доказательства». А может, и опровергнуть идеи кураторов. На то оно и научное познание, что даже незыблемые, казалось бы, выводы потом уточняются и осмысляются по-новому.