Если бы не давление Никиты Михалкова, никогда не появилось бы прекрасной музыки к фильмам «Раба любви» и «Сибирский цирюльник», признался в интервью «Известиям» композитор Эдуард Артемьев. Народный артист России, пятикратный обладатель Государственной премии, Герой труда, лауреат кинопремий считает режиссера и его брата Андрея Михалкова-Кончаловского родными. Он без устали пишет музыку, но не воспитал преемника. Композитор восхищается музыкой Морриконе, планирует написать оперу по роману Германа Гессе и считает Ханса Циммера последним выдающимся кинокомпозитором. Об этом Эдуард Артемьев рассказал накануне 85-летия, которое отмечает 30 ноября.
«SHAMAN обладает могучей душой»
— Как планируете отметить юбилей?
— Никак. Отмечать не буду, потому что нездоров. А 3 декабря будет концерт в Кремлевском дворце. С помощью творческой бригады создали программу, которая меня очень устраивает. Будет некий фьюжн. Я большую часть жизни проработал в кино, но в концерте будет несколько сочинений вне жанра — «Реквием», ряд пьес. Публике будет интересно их послушать. Волнуюсь. Не хочется никого подвести. Программа выстроена по принципу «быстро — медленно», «тихо — громко». Контраст помогает держать в постоянном внимании слушателей.
— В вашем концерте будут участвовать как классические исполнители, солисты Большого театра и Новой оперы Вероника Джиоева и Дмитрий Корчак, так и популярные артисты — Лариса Долина, Дима Билан. По какому принципу вы их отбирали?
— Я участвовал в выборе артистов, конечно. Было очень много предложений послушать того, другого, третьего. Были сомнения на счет Андрея Лефлера и Алексея Татаринцева. Один — абсолютно роковый человек, с потрясающим диапазоном, свободой удивительной. А второй — железная оперная фактура плюс красота голоса. Но они подходили под мой принцип контрастов в программе.
— Среди звезд в программе есть и молодые исполнители. Например, SHAMAN, который исполнит «Дельтаплан» из фильма Михалкова «Родня». Почему вы пригласили его?
— Шамана случайно увидел по телевизору. Я редко смотрю телевизор. Исключение — футбол. И вот в перерыве между таймами нажимал на кнопки пульта и наткнулся на песню «Я русский». Меня это очень сильно зацепило и по-настоящему. SHAMAN обладает могучей душой. «Я русский» — очень хорошая песня. И это большая радость, появление такого человека на нашей сцене.
— Должна ли музыка, на ваш взгляд, соответствовать времени? Должно ли появляться больше патриотической музыки в трудную для страны минуту?
— Наверняка сказать нельзя, это всё зависит от людей. Возможно, должны появиться гранты для авторов, заказ от государства. Тогда и народ творческий туда сразу пойдет в надежде самоутвердиться. И, конечно, наверное, есть те, кто не ждет стимула, а искренне желает написать что-то патриотическое.
— Сейчас техника так развивается, что порой музыку за человека пишет искусственный интеллект. Как вы относитесь к этому? Не вытеснит ли композитор компьютер?
— Не без этого, конечно. Я думаю, что никуда не денешься. Английский физик Стивен Хокинг написал последнее завещательное письмо в Академию наук. Оно пугающее. Первое — остановиться в разработке искусственного интеллекта. Второе — перестать искать инопланетян.
— Почему?
— Потому что эти пути гибельны. Инопланетяне — точно существа другого уровня, которые всё здесь завоюют и уничтожат. Другого пути нет. Искусственный интеллект сделает то же самое. Однажды у него проснется самосознание, и последствия будут неминуемы.
— Как в фантастических фильмах — бунт машин?
— Именно так и будет. В том-то и дело, если не послушать Хокинга.
«Кино — это отдельный пласт искусства»
— О вас порой говорят, что вы наш Эннио Морриконе. А вам нравится его музыка?
— Конечно, что вы. Я очень люблю его музыку. Выдающиеся темы, особенно в фильме «Однажды в Америке». Морриконе написал шедевр нечеловеческой красоты.
— А было ли у вас желание переплюнуть Морриконе?
— Никогда. Это вообще бесполезный путь. Мой покойный отец говорил: «Никогда не участвуй в конкурсах и никогда ни с кем не соревнуйся. Всегда проиграешь. Потому что вторым начинаешь». Это я свято запомнил.
— Может ли кино обойтись без музыки, или она обязательно нужна?
— Таких примеров, когда кино совсем без музыки, очень мало. Но примеры есть. Режиссер решил, что музыка не нужна, и без нее обошелся. Это его личный страх и решительность одновременно. Но в принципе, кино — это отдельный жанр искусства, или даже пласт искусства — вот это точнее. За очень короткое время он выработал целую систему взглядов на мир звука, в данном случае даже не на музыку. Место ее, степень влияния и отражения действий, происходящих на экране.
Скажем так, голливудская система обязательно предполагает, чтобы музыка соответствовала всему, что происходит в кадре. Например, мы разговариваем с вами, я задумался, в этом месте обязательно в музыке что-то должно повернуться. Вот такие тонкости. Это еще интересно тем, что композитор сам такое никогда не придумает, все эти повороты в произведении.
— То есть благодаря техническому заданию режиссера сочинение становится иным, нежели хотел композитор?
— Да. Режиссер или его ассистент пишет целую простыню: где какие акценты, где важно подчеркнуть и выделить музыкально.
— Композитору это помогает?
— Это никого не интересует. Так написано, значит, нужно. И, главное, все исполняют.
— В данном случае композитор подневольный товарищ?
— Да, композитор человек подневольный. С другой стороны, это крайне интересно. Допустим, у тебя есть тема, которая принята. И вдруг режиссер хочет что-то изменить. Ситуация непростая. Ты не знаешь, как сделать, никак она сюда не влезает, не место этой фантазии здесь. Но напрягаешься и находишь решение. А потом удивляешься, что никогда бы сам такого выхода не нашел, вот в чем дело. Это совершенно удивительные вещи.
«Я преподавал в Институте культуры и отдыха»
— Вы композитор, каких еще поискать. А есть ли среди ваших учеников достойные последователи?
— У меня учеников нет вообще.
— А как же Кузьма Бодров?
— Нет, это он, может, так говорит о себе. Но он мне симпатичен. Хороший парень. Ученик — это тот, кто приходит, занимается. Таких у меня нет.
— Не хотите делиться своим талантом?
— Не в этом дело. Просто мне это не дано. Педагогика — не мое. Мне скучно. При этом я долго преподавал, 25 лет.
— Где?
— Иногда в шутку говорю: «Я преподавал в Институте культуры и отдыха» (смеется). Это началось еще в 1960-е годы, в Москве. Преподавал инструментовку для симфонического оркестра, народного и прочего. Это с творчеством мало связано. Вот эти ученики у меня есть. Но они уже меня не помнят.
«Рядом с Достоевским я не могу писать»
— Куда делась мелодия? Почему ваша музыка в кино запоминалась мгновенно и навсегда, а в современном кинематографе это редкость?
— Непонятная история. Когда-то великий композитор Джон Уильямс, автор музыки к таким фильмам, как «Список Шиндлера», «Звездные войны», обладатель 25 «Грэмми» и пяти «Оскаров», разработал систему лейтмотивов. Честно говоря, он просто заимствовал ее у Вагнера. Но тем не менее из лейтмотивов, как из кусочков пазла, получалась музыка к картине. Весь Голливуд работал по этой системе. А потом взяли и отказались от нее.
— И что пришло на смену?
— Сейчас в приоритете музыка без тем. Опять же, это Голливуд завел такую моду. Я понимаю, что за этим стоит. В музыке что сейчас важно? Энергия. Вдруг мелодия сменилась энергией, которую нам преподносят. И это работает. Так пишет Ханс Циммер — последний выдающийся композитор. Он такой мощный, что уже вышел за пределы киномузыки. У него пунктирующие, невероятные сочинения. За ними очередь стоит уже. Циммер — великий симфонист.
— А за вами есть очередь?
— Сейчас нет. Потому что я отказался от кино.
— Вы даже Михалковым отказываете?
— Нет, Михалковым я отказать не могу. Что Никита, что Андрей мне говорят: «Мы настолько к тебе привязались, что ты просто стал членом нашей семьи».
— Они вас называют Лешей, хотя вы Эдуард Николаевич.
— Да. Леша — это мое имя при крещении. Я врос в семью Михалковых и совершенно себя не представляю без них. Вы понимаете, если бы не Никита, не было бы музыки к картинам «Раба любви» и «Сибирский цирюльник». Она написана под огромным давлением Михалкова. Потом я остался доволен. Ведь режиссер часто является проводником своих идей через музыку. Никита Михалков очень строг. Но он еще обладает и некоторым экстрасенсорным влиянием. Что-то говорит и невольно закачивает в тебя свою энергию. После этого с ним работать очень легко.
— Никита Сергеевич вас заманил в кино, а старший брат — Андрей Сергеевич Михалков-Кончаловский — предложил поработать в театре. И вы выпустили с ним рок-оперу «Преступление и наказание», которая идет в Театре мюзикла. Тяжело было перестроиться?
— Да. Если бы не он, этой оперы никогда бы не было. Это усилиями Андрея, его верой, что я это сделаю, это случилось. Михалков-Кончаловский просто надавил. Потому что я сразу отказался. Сказал, что рядом с Достоевским я не могу писать.
— Он вам мешает?
— Наоборот, Достоевский подавляет меня.
— А вы хотите ему соответствовать?
— Да. Но у меня это не очень получилось.
— Спектакль же есть?
— Но в моем представлении я не дотянул до идеала.
— Когда вам поют дифирамбы, говорят, что вы великий, выдающийся, гениальный, как себя чувствуете в этот момент?
— Еще выше (смеется). Пропускаю мимо ушей похвальбу. Я-то понимаю, когда от чистого сердца идет, а когда так. И если человек говорит комплимент от души, я всегда благодарю его за эти слова.
— Чем вы сейчас увлечены?
— Я продолжаю заниматься своим делом, пишу Концерт для скрипки. Сейчас хочу закончить его, он почти готов. У меня там будет много электроники. И скрипка у меня будет адаптирована, зазвучит как гитара. Может, чересчур, но я пока нахожусь в поиске языка. Сейчас техника предоставляет такие возможности, что сбиться на высоких технологиях очень легко. Думаю, за год с ним расправлюсь.
И еще надо доделать Концерт для фортепиано. Пока одна часть написана и брошена. И если бог даст жизни, то возьмусь за оперу «Степной волк» по роману Германа Гессе. А там неважно, успею я ее закончить или нет. Я удивляюсь, как все проходят мимо такого сочинения, в котором есть всё для оперы и для сцены.
«Иногда подумаю о смерти, и охватывает ужас»
— А у вас есть шедевр, который, на ваш взгляд, слушатели недооценили?
— Видимо, в основном вся моя музыка недооцененная. Вы знаете, я свою музыку не слушаю вообще. Написал и забыл о ней, потому что иду дальше. Кроме «Реквиема». «Реквием» я несколько раз прослушал, потому что это что-то гениальное, на мой взгляд.
— Удивительно, что вы взялись за «Реквием». Ведь посыл его трагический.
— Да, трагический. Но, видите, я всё пересмотрел по-другому. По идее у меня в произведение заложен путь к Христу. Все эти трагические места в произведении, бешеный ритм — это не печаль по покойному. А о том, как Бог приходит в нужный час и принимает нас.
— А вы думаете о смерти?
— Конечно. Я уверен, что жизнь на этом не заканчивается, она продолжается. Абсолютно не сомневаюсь в этом.
— Не боитесь?
— Бывает, иногда подумаю о смерти, и охватывает ужас. У меня были всякие знаки, что жизнь продолжается. И там она совершенно иная. Поэтому я спокоен.
— Вам Богородица виделась?
— Нет, ни разу. Я улавливал другие состояния. Люди тоже это чувствуют, но многие об этом не говорят.
— Но вы знаете, что дальше жизнь продолжится?
— Да.
— И вы там тоже будете композитором?
— (смеется) Этого никто не знает. Сказано в Библии, что форму другую человек приобретет, иным будет. Вот в чем дело. Все будет иное, и чувства иные. Мы еще пока здесь, и этого не узнаем.
— Пусть это будет попозже.
— Ну, хорошо, пусть будет попозже (улыбается).