Один из крупнейших и самых признанных в мире российских режиссеров, Алексей Федорченко коллекционирует книги и не смотрит чужие фильмы. Многие его картины невозможно нигде увидеть, но постановщика это не смущает. На фестивале «Окно в Европу» в Выборге он был председателем жюри, а еще привез в качестве фильма открытия свою новую документальную работу «Монета страны Малави» — про миф о Василии Шукшине и о Шукшине настоящем, которого, как оказывается, мало кто знает. «Известия» обсудили с режиссером этот и другие его фильмы, а также книги, критиков и зрителей, которым всё это неинтересно.
«Алексей Балабанов не планировал его создавать, Данила просто пришел»
— Как думаете, почему все, осознанно или нет, ждут какого-то нового Шукшина?
— Потому что Москва-то маленькая. Люди варятся в одном бульоне. Когда появляется какой-то режиссер из Якутии или Екатеринбурга, это всегда другой взгляд. Он хоть чуть-чуть отличается от того, к чему они привыкли. Кино прирастает провинцией.
— Вы не в Москве живете, но тоже ждете такого Шукшина? Такого самородка, который вдруг придет и расскажет всю правду о стране, которой мы так и не знаем, о людях, о чем-то главном?
— Я бы хотел, чтобы такой человек появился. Сейчас таких стопроцентных моральных лидеров в стране фактически нет. И если бы появился человек, который смог бы сформулировать какие-то смыслы, это было бы очень интересно. Неважно, откуда он — из Москвы или с Алтая.
— Его отсутствие, наверное, связано и с ожиданием народного героя в кино. После Данилы Багрова ни одного так и не появилось.
— И после «Особенностей национальной охоты». Но ведь невозможно придумать героя, он появляется сам, я даже не думаю, чтобы сделать это. Наверняка и Алексей Балабанов не планировал его создавать, Данила просто пришел.
— Где грань, за которой просто герой фильма, которого любишь во время просмотра и чуть-чуть после него, превращается в Данилу Багрова, Штирлица или Шурика?
— Я совсем об этом не думаю. В кино я рассказываю историю. Актеры — это одна из красок этой истории. Должны сложиться звезды, чтобы кто-то стал народным героем.
— А режиссер что в данном случае должен?..
— Режиссер — ничего не должен!
— Но ведь поэт в России — больше, чем поэт!
— Это уже по факту, а не до того, как он что-то сделал. Нет такого, чтобы я говорил себе: «Я больше, чем режиссер, я должен сделать что-то великое». Такое никогда не выстреливает. И вообще, не каждый поэт — больше, чем поэт (смеется).
«Я посмотрел фильм Херцога и понял: у меня-то лучше!»
— Сейчас время какого кино? Игрового? Документального? Анимационного?
— Документального, конечно! Там самое интересное, там — жизнь. Вообще, всегда время документального кино. Хороший документальный фильм всегда лучше хорошего игрового. Потому что жизнь — лучший сценарист.
— Но как быть с тем, что для зрителей док утратил свою достоверность, дискредитировал себя?
— Не могу говорить про людей, это их проблема.
— Но вы же, создавая новый фильм, ищете язык, который поможет достичь доверия? Например, в ваших последних работах это парадоксы: сначала показываете внешнюю оболочку, например магазин нижнего белья, а потом объясняете, что здесь была киностудия, работали люди, и подлинная реальность проступает через квазиподлинную. Разве это не то же усилие?
— Зритель ждет штампов. Я со штампами борюсь. У нас со зрителем разные цели, поэтому я не могу на него ориентироваться. Зритель ждет вчерашнего. Мы работаем с киноязыком, пытаясь найти что-то новое. Это новое зритель потом не принимает.
— Да, вы говорили, что не думаете о судьбе своих картин. Поэтому многие ваши фильмы невозможно увидеть, вы как будто умышленно делаете всё, чтобы они не нашли зрителя. Необычная стратегия. Словно вы создаете архив для будущих поколений, обрекая себя на одиночество.
— А оно и так, это одиночество, никуда не денется. Мой зритель — это очень маленький процент от общего числа. Прокатчики, видимо, это понимают и не хотят заниматься моими фильмами. А я считаю преступлением делать кинореверансы в адрес прокатчиков и зрителей. Потому что такое кино может снять кто-то другой, не только я. А я уже давно выбрал для себя путь и спокойно по нему иду. Прокат — это другая профессия. Должен быть человек, которому бы понравились мои фильмы и который захотел бы их показать. Таких прокатчиков в стране нет. Они в основном все ленивые, прокатывают по лекалам, что понятно: массовое производство проще единичного, это я как экономист могу сказать. Работают по американской схеме: реклама — ролик — телеэфир, везде вкладываешь по миллиону, собираешь сто миллионов. Если бы я занялся прокатом, я бы это сделал, но мне неинтересно продавать — интересно делать. От этого я получаю удовольствие.
— Вопрос одиночества — не только в прокате. В своих интервью вы иногда с горечью отмечаете, что и критики недопоняли. То есть и самые внимательные зрители. Сколько примерно людей, по вашим подсчетам, способны оценить ваши фильмы?
— К сожалению, критики тоже работают со штампами. Они чаще всего говорят, не чем фильм отличается от предыдущих, а чем он похож на них. Рецензия обычно строится так: это я видел в том фильме, а вот это — в другом. Герой похож на того-то. Они тоже живут вчерашним днем, ищут аналогии с чем-то уже знакомым. Людей, которые занимаются открытиями в киноязыке, почти нет.
— А ведь вы правы! Когда я смотрел «Кино эпохи перемен», я подумал, что это похоже на травелоги Вернера Херцога по методу. Даже подумал, что надо вас спросить об этом при случае.
— Я видел только один его фильм — на Венецианском кинофестивале, когда в 2005 году мы оба были там в конкурсе. Для меня было победой уже то, что я приехал в Венецию, а потом я посмотрел фильм Херцога и понял: у меня-то лучше! Действительно, там у него была проходная работа. Но я тогда успокоился и понял, что могу с ними конкурировать во всем, кроме имени.
— Всё равно интересно, что два таких разных автора независимо друг от друга пришли к похожему методу, не находясь в диалоге. Это значит, что мы ближе друг к другу, чем кажется.
— Если ты посмотрел чужой фильм, это уже диалог. Ты уже знаешь, что человек снял, что он подумал, ты что-то уже украл у него. Поэтому я не смотрю фильмы. Чтобы не было такого диалога, чтобы если я что-то придумывал, то на базе не классиков кино, а истории.
«Через год они умерли. Я снял их могилки»
— Вы часто выкладываете в соцсети обложки старых книг. Они все прочитаны вами?
— Конечно, нет. Это побочный продукт моей основной деятельности: я собираю большую коллекцию книг репрессированных ученых. Но эти книги тоже мои, это другая коллекция, юмористическая. Идея в том, что есть книги, у которых обложка — это уже самостоятельное произведение, как стихотворение. У меня есть мечта издать книгу обложек.
— Знаете, когда вас слушаешь, сразу мысль: хочу фильм про эту библиотеку, хочу фильм про съемки «Последней «Милой Болгарии». Почему-то вспоминается, как в одной советской книжке автор рассказывал, как встретил в США Роберта Флаэрти, и тот сразу стал рассказывать какие-то истории, которые, к сожалению, вряд ли удастся снять. Вы параллельно делаете несколько проектов, и всё равно, кажется, этого мало.
— Поскольку я занимаюсь книгами, через меня проходят тысячи историй. Буквально. Каждый автор достоин своего фильма, но я понимаю, что я никогда это не сделаю, так что я пытаюсь художественно осмыслить это в других формах. Например, мы с Лидой Канашовой, моим соавтором, пишем в жанре, который назвали «сказки о репрессированных ученых». Уже более 50 историй написано, каждую можно экранизировать. Кино — это долго, я так ничего не успею. Но этих людей нужно вернуть, вспомнить о них.
— Как вы выбираете, из какой истории получится фильм?
— Хорошая история на сценарий приходит редко. То есть ты встречаешь какую-то фразу и понимаешь, что вот сценарий! Это обязательно надо записывать. У меня есть в Excel такой список, который я начал вести лет 30 назад, когда даже еще кино не занимался. Он называется «Супермегаистории». Всё, что навеяло ветром, надо срочно заносить туда. Там около 70 историй, книг, предложений. То, что в производстве, выделено желтым. То, что сделано, я вытаскиваю в другой списочек, он растет, там уже штук 20 осуществленных проектов. То, к чему я потерял интерес или понял, что кто-то другой это уже сделал, выделяю коричневым. С этим списком я постоянно сверяюсь.
— А как вы узнаете, что кто-то уже снял такой фильм, если фильмы не смотрите?
— Случайно. Всё равно ведь слышно всё. А еще я с удовольствием работаю в жюри, когда приглашают. Посмотрел 12 фильмов — считай, половину всего, что за год снято интересного. Но я не видел, например, ни одного сериала, потому что это занимает очень много времени. Мне это неинтересно.
— Как думаете, почему документальные сериалы у нас не делают? Ведь к живым героям так хочется вернуться.
— Потому что это долго. У нас в стране всего и было два документальных сериала — «Лешкин луг» Алексея Погребного и «Рожденные в СССР» Сергея Мирошниченко. Долго и сложно. Нужно сделать первый сезон, продать его, дождаться резонанса, потом приниматься за второй. И мне не нравится, когда растягивают историю, а это в сериалах приходится делать.
— А ведь так хотелось бы вернуться к персонажам вашего «Банного дня» хотя бы через год.
— Через год они умерли. Я снял их могилки.
«Сокуров — это единственный, кто в нашем кино работает со смыслами»
— На днях стартует Первый международный кинофестиваль дебютных фильмов Евразийского континента «Одна шестая», вы там президент. Некоторые говорят, что сейчас не время для фестивалей. А вы как думаете?
— Для праздника не время, конечно. Фестивали — это тоже праздники, но надо их просто делать более рабочими. Жизнь никуда не уходит, кино снимается всегда, и его надо смотреть.
— Когда началась пандемия, было много статей о том, что допандемийное кино кажется теперь наивным и несвоевременным. Сегодня многие думают, что снятое до февраля этого года тоже уже слегка устарело, что сегодня нужно снимать и думать по-новому. Как думаете, есть ли у кино такая обязанность перед временем?
— Если сравнивать со смертью, то всё тлен. Кино, книги, что угодно. Это некорректное утверждение. Конечно, смыслы поменялись. И «Монету страны Малави», и «Большие змеи Улли-Калле» я закончил в начале года. Даже «Последнюю «Милую Болгарию» я пересматривал недавно и был поражен, какие вещи оттуда вдруг вылезли. «Монета» — про народ, а сейчас при просмотре думаешь, что народ бывает еще и вот такой. В «Больших змеях» смыслы поменялись вообще полностью.
— За последние месяцы были дни, когда вы вставали и понимали, что снимать кино нет ни сил, ни смысла. Как вы себя заставляли?
— Шел на работу. У меня остановился один проект, который я начал делать в начале года. Должен был ехать в Харьков и Житомир, по плану там надо было снять половину фильма. Теперь понятно, что того кино не будет, придется понять, как его теперь делать, это будет другая картина. Но у меня несколько месяцев не было сил даже заставить себя сесть и начать это придумывать. Сейчас в голове что-то складывается. Думаю, до конца года доделаю.
— Когда я смотрел «Монеты страны Малави», почему-то вспомнил «Анну: от 6 до 18», где Никита Михалков беседует со своей дочерью, как и вы в данном случае…
— Я знаю про тот фильм, но не видел его. Дочь я бы поснимал, она интересный человек, о ней интересно думать.
— Почему «бы»?
— Может, и сниму. Она учится в другой стране, мы год не виделись, сейчас вот она приехала. Интересно, как гуманитарий и художник, которым она по сути является, убеждает себя, что она ученый, упорно занимается наукой, и у нее получается! Она человек Возрождения. И она выбрала себе науку паразитологию, причем паразитологию северных морей. Выбрала себе эльфийскую науку, проходит практику на Шпицбергене, они ловят рыбу, препарируют ее, классифицируют паразитов. Это прямо моя мечта подспудная — снять это.
— Кажется, вы только что защитили новый проект! Сделаете?
— Не знаю. Трудно снимать родных. Мне себя пришлось переломать, чтобы войти в кадр, я не настолько открытый человек. Но мне так понравилось, что я после «Кино эпохи перемен» перешел в «Монету страны Малави», появляюсь как герой в «Больших змеях», играю режиссуру. И в «Енотовом городе» тоже появлюсь. Будет цикл. Интересно, если бы какой-то киновед это проанализировал. Не помню, чтобы герой появлялся и в документальном кино, и в игровом.
— Александр Сокуров так делал!
— Да. Сокуров — это единственный, кто в нашем кино работает со смыслами.
Справка «Известий»Алексей Федорченко окончил инженерно-экономический факультет Уральского политехнического института, а также сценарный факультет ВГИКа. В 1990–2005 годах работал на Свердловской киностудии. Член Европейской киноакадемии. Режиссер фильмов «Овсянки», «Первые на Луне», «Ангелы революции», «Небесные жены луговых мари», «Война Анны».