В известинское здание на Пушкинской площади регулярно захаживали великие писатели, там работали кадровые разведчики, а тема заметки могла стать предметом переговоров на высшем государственном уровне. В канун 105-летия «Известий» своими воспоминаниями об этом поделился один из ветеранов газеты, журналист-международник Борис Пиляцкин. Его тексты появляются на страницах «Известий» уже более 55 лет.
От Пушкинской площади до Антарктиды
— Почему вы пошли работать именно в «Известия»?
— Я жил на Арбате в Староконюшенном переулке, регулярно проезжал на трамвае по Пушкинской площади, видел там здание газеты. И какая-то магическая сила меня влекла именно к «Известиям» — не к «Правде» или другой газете. Я сменил две профессии в жизни. Окончил юридический факультет МГУ, работал в коллегии адвокатов Москвы, вел гражданские и уголовные дела, имел адвокатский билет. Но в какой-то момент, когда выступал по какому-то делу, почувствовал, что не испытываю внутреннего волнения. И понял, что это не мое. С этого момента стал всё делать, чтобы попасть в «Известия».
— Вы помните ваш первый день в «Известиях»?
— Помню этот день как сегодня — 1 июня 1966 года. Не было никаких охранников, на лестнице стоял швейцар, по-моему, его звали Петр Петрович, — это был главный вход с Пушкинской площади. Он со мной поздоровался и спросил: «Вы куда?» — «На четвертый этаж». В это время на работу шел сотрудник нашего иностранного отдела и сказал швейцару: «Это наш».
В «Известиях» в основном работали непростые сотрудники: у кого-то родственник был начальником Главного управления милиции, у кого-то — другие связи... И поскольку все эти люди имели возможность поехать во Францию, в Японию, в США, Южной Африкой никто не занимался, тема была вакантна. Так я начал свою деятельность в качестве африканиста, и получилось, что этой специализации посвятил 30 лет жизни. Побывал в 80 странах. А однажды оказался даже в Антарктиде.
— Как получилось, что вы поехали в Антарктиду?
— Долгое время работал в столице Мозамбика Мапуту. А этот город находился на линии полета наших полярников в Антарктиду. Из Ленинграда они добирались до Мапуту, в торгпредстве ночевали и дальше уже пересекали океан. И я решил: «Известия» должны быть в Антарктиде! Спросил разрешения у редакции и присоединился к советской экспедиции.
Не скажу, что поездка была легкой. Во-первых, летом в Мапуту 40 градусов жары, а в Антарктиде — минус 10. Во-вторых, поскольку самолет загружен под завязку, пришлось сидеть у бортика, с закрытыми шторами, как в гробу. И, кроме того, я не мог быть уверен, что действительно попаду на континент: там такая особенность, что погода меняется каждые 15 минут. Может внезапно налететь буря, а керосина в самолете хватает только на полет в одну сторону. Поэтому когда он пролетает половину пути, экипаж связывается по радио с нашей станцией Молодежная, и оттуда говорят, какая погода. Если плохая, приходится поворачивать назад.
Но нам повезло: сказали, что погода хорошая, мы успели приземлиться, а буквально через 15 минут стало темно, как ночью, налетел шторм. Вылети мы на полчаса позже — и ничего бы не получилось.
— Каково ваше первое впечатление от Антарктиды?
— При подлете я приоткрыл шторку, и первое, что увидел, — потрясающее стадо пингвинов! На станции я прожил неделю. Научился там экономить воду и потом очень долго по привычке всё время выключал кран.
Образованные разведчики и невоздержанные писатели
— Вернемся к работе в Москве. Что представляло собой ваше рабочее пространство в здании на Пушкинской площади?
— Я сидел на четвертом этаже, его довольно плотно занимал иностранный отдел. В нем числилось человек сорок, а может, и шестьдесят. Половина среди них были корреспондентами в разных странах и одновременно работали на ГРУ и 1-е управление. Это не афишировалось, но и не особенно скрывалось.
У меня был замечательный друг, наш корреспондент в Алжире Борис Фетисов. И вот он мог уйти в три часа дня, хотя работа кончалась в шесть, и говорил: «Ну я пошел в контору», а сам — домой. Проверить это было невозможно. Но среди этих людей были такие фигуры, которые знали не меньше докторов исторических наук. Например, я дружил с сыном русского писателя Петра Замойского — Лолом Замойским. Так вот в Риме он мог подойти к каждому дому — не утрирую — и рассказать, кто его воздвиг, кто хозяева. Эти ребята знали абсолютно всё, уж не говорю про владение языками. Это были блистательные люди.
И в то же время нельзя сказать, что они были всесильны. Однажды мы с Борей Фетисовым поехали в Пицунду, и нас почему-то не хотели размещать. Я был уверен, что он войдет в какую-то дверь и всё сразу решит. Но ничего подобного.
— Вы помните каких-то великих писателей, заходивших в «Известия»?
— «Известия» каждый день навещали люди, о которых можно писать мемуары или слагать легенды. Например, приходила Мариэтта Шагинян. Она была глухая, использовала слуховой аппарат. И когда главный редактор говорил: «Знаете, Мариэтта Сергеевна, всё вы сказали правильно, но...» — и начинал ей выговаривать, она вынимала слуховой аппарат и показывала: «Ничего не слышу».
Бывал у нас известный писатель Расул Гамзатов. Однажды он пришел к ответственному секретарю Дмитрию Мамлееву, а тот ему говорит: «Пиляцкин едет в Мозамбик к Машелу, которому ты будешь вручать Ленинскую премию, езжай с ним» (Самора Машел — первый президент Мозамбика после революции 1975 года. — «Известия»).
Поскольку Гамзатов любил выпить, то решили дать ему напарника, который будет за ним следить. Это был сотрудник кремлевской администрации. Но тот пил еще больше. И они все три дня, пока добирались до Мозамбика, не отрывались от бутылки. Когда я приехал, то увидел, что в одной комнате лежит полумертвый сотрудник Кремля, в другой храпит Гамзатов. Вдруг сообщают: «Скорее! В четыре часа будет вручение премии!» Сотрудник администрации так и продолжал спать, а Гамзатов как ни в одном глазу: встал, отряхнулся и пошел вручать.
Но, видимо, запомнил, что я видел его в таком состоянии, и когда вернулся в Москву, пошел к Мамлееву и сказал: «Пиляцкин нехороший человек». — «Почему?» — «Ну так, нехороший». Подстраховался.
— У вас есть книга о Зимбабве. Как вы оказались в этой стране?
— Сначала она называлась Южная Родезия и была британской колонией. В нашей прессе ее постоянно клеймили как расистскую, но журналисты со всего мира мечтали туда попасть. Однако получить аккредитацию оказалось труднее, чем полететь на Луну! Я понял, что «Известиям» надо быть там. В Мапуту пошел в английское посольство, познакомился там с двухметровым верзилой, который был вторым секретарем, принес ему бутылку водки и договорился, что поеду в Родезию. После чего отправился на мозамбикский остров Базаруто.
Нюанс заключался в том, что в Лондоне в этот момент как раз шли переговоры о том, чтобы покончить с режимом Яна Смита и дать стране независимость. И когда я вернулся с Базаруто и снова пришел в посольство, секретарша, которая очень мило со мной здоровалась в первый раз, теперь как-то недобро на меня зыркнула. Тут вышел этот верзила и начал наступать на меня со словами: «Вы когда уберете свои танки из Афганистана?» (пока я был на Базаруто, наша армия вошла в Афганистан). В общем, еле унес оттуда ноги.
А корреспондент ТАСС тоже хотел попасть в Родезию, как раз ставшую тогда Зимбабве. И этот тип в посольстве ему сказал: «Мы поможем, но принесите паспорт Пиляцкина». Паспорт лежал обычно в нашем консульстве, чтобы журналист никуда не сбежал. Ничего мне не говоря, тассовец пошел в консульство, попросил там мой паспорт и принес в английское посольство, а секретарь поставил крупный штамп Prohibited person.
— И как вы выкрутились?
— 18 апреля было официальное празднование объявления независимости. Это воскресенье. Я сел в самолет и прилетел в Хараре без визы. Передо мной в аэропорт прибыли корреспондент советского радио, который смог получить визу, поскольку не считался политической фигурой, и тассовец. На паспортном контроле меня просят показать визу, делаю вид полного идиота и говорю: «Как? Разве вы не получили телекс о том, что виза мне выдана?»
Расчет простой: офицер подумает, что сегодня нерабочий день, проверить мои слова невозможно, а завтра это будет уже другая страна, так что можно пустить, а потом пусть уже новые власти разбираются. Так и получилось. Прохожу — и вижу своих коллег-журналистов, собирающихся выйти из аэропорта. Кричу им: «Стойте!» Они как вкопанные остановились. Я торжественным шагом вышел через дверь на улицу и говорю им: «Первой на землю Зимбабве ступила газета «Известия».
— Но на этом, как я понимаю, шпионские страсти не закончились.
— Только начались. В отеле кроме нас жили гости из других стран. И была одна немецкая девушка, которая мне понравилась. Я пригласил ее в ресторан. Мы с ней приходим, садимся за столик, и я вижу метрдотеля с каким-то черным человеком, который наливает что-то в бокал, потом приносит его мне. Если вы меня спросите, почему я не проявил бдительность, ничего не сделал, у меня нет ответа. На мое счастье, я отпил лишь маленький глоток. Ровно через минуту я почувствовал, что у меня кружится голова, я не стою на ногах и вообще умираю. Но мне не хотелось показать это немке. Поэтому я как-то смог даже проводить ее, пришел в свой номер и рухнул, проспав мертвецким сном до утра.
Разговорить с помощью черного хлеба
— В какие еще страны вы попали первым как корреспондент «Известий»?
— Таких стран несколько — Намибия, Свазиленд, Малави, но прежде всего это ЮАР. Там, кстати, тоже хватало всяких захватывающих историй. Однажды меня пригласили к Пику Боте — министру иностранных дел ЮАР. Я прихожу в дом, через кухню захожу в маленькую комнатку, обставленную мебелью XIX века, — и вижу огромного человека с усищами. Он мне говорит, цитирую: «Мы буры, и не пытайтесь нас обмануть, — только он покрепче сказал, — но мы хотим с вами дружить. Можем дать в аренду базу Саймонстаун».
— Он с вами говорил не как с журналистом, а как с представителем руководства СССР?
— Да, потому что они не верили, что перед ними просто журналист. Думали, что меня прислали из КГБ, ГРУ — откуда угодно. А наши разведчики там действительно были. На излете моего пребывания в стране юаровцы приговорили к пожизненному заключению завербованного нашими спецслужбами коменданта базы Саймонстаун.
Вызывает меня главный редактор: «Борис, что можно написать такое, чтобы сенсация была?» Отвечаю: «Сенсация — это рассказ о юаровском шпионе и его жене-швейцарке, которую он тоже завербовал». Дело в том, что его посадили, а ее отпустили, чтобы сделать приятное Швейцарии. И я говорю главреду: «Давай ее найду и узнаю у нее все подробности».
Нашел ее телефон в Швейцарии и позвонил. Представился, рассказал о себе. Она сказала: «Приезжайте». Прилетаю в Берн, захожу в гостиницу, где мы договорились с ней встретиться, там никого нет, улица вся просматривается. Вдруг смотрю: откуда ни возьмись появилась дама и машет мне. Подхожу, думаю: «Вот это шпионка! Прошла, а я даже не заметил!». Поздоровавшись, она мне говорит: «Мистер Борис, я очень извиняюсь, но я не буду вам ничего рассказывать». Думаю, вот это номер. Если окажется, что безрезультатно съездил в Швейцарию, — будет скандал! Тогда говорю ей: «Не хотите — не надо, но разрешите вас пригласить на чай с пирожными, и, кроме того, я привез вам буханку черного хлеба». «Это же мое любимое кушанье!» — воскликнула она. И мы поехали к ней.
— Вы действительно взяли с собой черный хлеб?
— Конечно. Всегда за границу надо брать черный хлеб. И вот я с ней в номере, но в это время раздается звонок, и я понимаю, что звонят из Африканского национального конгресса — это Компартия ЮАР на советском содержании. Она говорит, что да, журналист здесь. На том конце линии, как я понимаю, ей по-прежнему не советуют ничего рассказывать. Я для них темная лошадка, мало ли, что она поведает, а мужу еще дадут второе пожизненное.
Ладно. Говорю: «Как хотите. Но давайте встретимся завтра, приглашаю вас пообедать». Проходит второй день — с тем же результатом. Опять ее приглашаю. И на третий день она говорит: «Борис, ты мне очень нравишься, давай я тебе расскажу». Она пришла ко мне и всё выложила — как ее завербовали, что они передавали... Три дня мы с ней работали.
После этого возвращаюсь в Москву и пишу четыре газетных «подвала», где рассказываю историю этой пары. Но что происходит дальше? Уже когда СССР развалился, в Москву приехал Пик Бота и встретился с Ельциным, а тот ему говорит: «Мы знаем о публикациях в отношении этого шпиона. Но мы хотим установить дипломатические отношения с ЮАР, и поэтому мы рассчитываем на то, что вы выпустите его на свободу». Так и случилось.
Поэтому я шутя говорю, что когда предстану перед Всевышним, скажу ему, что есть и моя заслуга в освобождении заключенного.
— Статус журналиста «Известий» помогал вам в ваших зарубежных приключениях?
— Без этого статуса я был бы там никем. Не преувеличивая, могу сказать, что газета «Известия» воспринималась не просто как фирма. Слово «Известия» было как пароль, который открывал многие двери. Я со многими президентами был знаком лично, потому что статус «Известий» это позволял.
Когда я пришел в газету в 1966 году, никакой старости, дряхлости «Известий» не чувствовалось, хотя на носу был 50-летний юбилей. Это была очень живая газета! Я не знаю другого издания, которое сохранило бы через столько лет свой логотип, преданных сотрудников, особую атмосферу... Если я заболевал или по другой причине не мог посетить планерку иностранного отдела, мне было так жалко, как будто я пропустил интересный спектакль.
Мы были приближены к власти, что теперь вроде не модно. Хотя вся эта работа — как у акробата под куполом цирка: до первой ошибки. Если вы, например, пропускали упоминание члена Политбюро, вас увольняли в ту же секунду. Но у меня осталась память об «Известиях» как о газете, которая всегда могла защитить, — даже в самых трудных обстоятельствах. И она была для меня домом. Надеюсь, таковым и осталась.
Справка «Известий»Борис Пиляцкин окончил юридический факультет МГУ, был членом Московской городской коллегии адвокатов. Тогда же начал публиковаться в печати. Работал в газете «Вечерняя Москва», еженедельнике «За рубежом». С 1966 года — сотрудник «Известий». В иностранном отделе был обозревателем, заместителем редактора. В течение одиннадцати лет — собственный корреспондент газеты на юге Африки. Автор ряда книг об Африке и сценариев документальных фильмов.