«Известия» вытаскивали из тюрьмы невинно осужденных, восстанавливали порушенные репутации, действовали вопреки прямым запретам цензуры. Своими статьями газета добилась того, что власти перестали реагировать на анонимки. «Известия» первыми из общественно-политических газет стали размещать рекламу. Об одном из самых бурных периодов истории газеты рассказал ее главный редактор в 1984–1990 годах Иван Лаптев.
«Мы решили восстановить справедливость»
— Иван Дмитриевич, какими были ваши «Известия»?
— Условия и результаты работы журналистов в значительной степени определяются временем, в котором они живут и трудятся. Для нас таким временем стала перестройка. Вышел фильм Говорухина «Так жить нельзя» — мы все вдруг поверили, что действительно так жить нельзя, и ринулись вперед. Работа была фантастическая, самоотверженная, безоглядная, и читатель сразу отреагировал. За 3,5 года тираж вырос с менее чем 4 млн, притом что были и возвраты, до 12 млн. Я удивлялся работоспособности журналистов. Я очень много времени проводил в редакции, уходил ночью, но машинки всё еще стучали, приезжал к восьми утра — а кто-то уже был на работе. Никого не надо было подгонять.
— Есть ли прошедшие через ваши руки материалы, которые вы помните до сих пор?
— Помню замечательную статью Эллы Максовны Меркель «Без защиты» — об использовании психиатрии в политических целях. Помню «Дело Сургутского» Игоря Абакумова — благодаря этой статье мы вызволили из тюрьмы человека, которого посадил партийный секретарь. Я помню потрясший всю советскую деревню материал Иры Круглянской «Дорога» — как председатель колхоза пострадал за то, что работал хорошо, но самостоятельно, и районные начальники упекли его в тюрьму. А мы его освободили.
Инга Преловская опубликовала материал «Ярлык», поднявший огромную волну. Оказалось, он затронул болевую точку — морально-психологическая атмосфера в коллективах, которые никакой пользы не приносили, но писали отчеты, получали звания. Помню целую кампанию, которая длилась дольше года, а началась со статьи Эдвина Поляновского «Анонимка» и завершилась указом Президиума Верховного Совета о том, что анонимки можно не рассматривать.
— А раньше органы власти были обязаны реагировать на анонимки?
— Конечно. Действовало постановление ЦК и указ Верховного Совета о том, что на каждое обращение трудящихся следует реагировать, независимо от того, подписано оно или нет. В результате органы власти и редакции были завалены анонимными доносами. С их помощью сводились счеты, позорили людей. В течение года заведующий отделом писем «Известий» Юрий Орлик 11 раз выступил с публикациями — и мы добились указа.
— Восстановление порушенных репутаций — похоже, специализация «Известий» того времени?
— Это было важной частью нашей работы. Например, мы вернули доброе имя подводника Александра Маринеско, который в 1945 году потопил немецкий корабль «Вильгельм Густлофф». Судно перевозило сотню экипажей немецкого подводного флота, и одним ударом Маринеско уничтожил чуть ли не половину личного состава подводного флота Германии. Но в силу буйного и конфликтного характера Маринеско не получил никаких регалий и доживал свою жизнь кочегаром.
Мы решили восстановить справедливость. В 1986 году, когда печатались эти статьи, в мозаичный зал «Известий» приходили по 3–4 больших адмирала с сумками документов, где были зафиксированы все похождения Маринеско. Говорили, зачем вы о нем пишете, он же такой-сякой. Я спрашивал: «Он «Густлофф» потопил? — Потопил. — Кто-то еще сделал подобное? — Никто. — Ну тогда мы публикуем». В итоге в Лиепае Маринеско поставили памятник, а в 1989 году ему присвоили звание Героя Советского Союза.
«Наша работа напоминала дуэль фехтовальщиков»
— Цензура часто вмешивалась в редакционные планы?
— Те, кто сейчас рассуждает о цензуре, не имеют о ней ни малейшего понятия. Известный журналист «Комсомолки» Ярослав Голованов полтора года нигде не мог опубликовать цикл материалов о первом отряде космонавтов. Никто не решался. Мы взялись, но для этого пришлось пройти обычную цензуру, военную, космическую — и все нам запретили. Существовало правило: главред может подписать в печать любой материал, но только один раз. Я позвонил Горбачёву и предупредил, что публикую материал, который не допускает цензура. Он сказал позвонить Яковлеву. Тот спросил: там всё точно, ручаешься? Я поручился. И мы опубликовали эти статьи, тема космонавтики стала открытой хотя бы частично.
— Это был особенный случай?
— Нет, их было много. Звонит какой-нибудь член политбюро: «Иван, ты же всё понимаешь, тема тяжелая, не надо ее трогать». Я спрашивал: «В материале правда или нет?» Отвечает: «Правда, ну и что с того?» Тогда ему в лоб говоришь: «Раз так, то опубликуем». Борьба с цензурой была длинной и тяжелой. Но за пять лет, пока я работал главным редактором, я опубликовал всё, что хотел, не было случая, чтобы я подчинился запрету.
— А приходилось ли печатать то, что вы не хотели?
— Три материала. Два из них были посвящены Андрею Дмитриевичу Сахарову. Горбачёв лично звонил и настаивал, и я уступил. Это была неприятная история. Наша работа напоминала дуэль фехтовальщиков — то отступаешь, то нападаешь. Но действовал принцип: в статье всё должно быть точно. Правда давала нам фундамент, запас прочности.
«Такой материал мог взорвать общество»
— В перестройку «Известия» сами зарабатывали или получали дотации из госбюджета?
— По положению об «Известиях», подписанному еще Михаилом Ивановичем Калининым, главный редактор осуществлял общее руководство и газетой, и издательством. А что такое издательство «Известия»? Это огромный коллектив — около 2 тыс. человек, типография, поставка бумаги, распространение газеты, материальные ценности. На одной только Пушкинской площади было 13 зданий. У нас печатались многие литературные журналы, включая «Новый мир», «Иностранную литературу». Всё это работало успешно.
Много зарабатывала и сама газета. В конце года в бюджет отчислялся свободный остаток прибыли, газета отдавала по 85–100 млн рублей. В 1987 году мы первыми из общественно-политических газет добились права размещать рекламу, для чего потребовалось специальное постановление правительства СССР. Раньше такое невозможно было представить. Мы начали с двух полос за $60 тыс. Со временем рекламное подразделение «Известий» сильно выросло и дало жизнь многим рекламным агентствам страны.
— Вы чувствовали, что работаете в особенной газете?
— В 1988 году Станислав Кондрашов принес статью о том, что перестройка захлебывается и становится опасной. Кондрашов — очень уважаемый и известный в мире журналист. Я сказал: такой материал и в такой газете прозвучит как набат для страны. Люди будут ждать ответа, что делать, а мы не знаем, что делать. Позже Кондрашов опубликовал эту статью в своем двухтомнике «На сломе эпох», я ее прочитал и понял, что он написал совершенно правильно. Но, анализируя последующие события, осознал, что и я поступил правильно. «Известия» были настолько мощным фактором, что такой материал мог взорвать общество.
Было еще одно важное качество. Мы чувствовали себя не только критиками, информационщиками, но и защитниками страны. У проходной на Пушкинской порой собирались по 200–400 человек. Люди шли со своими бедами, искали правду. Иногда приезжаю домой с работы, а на лестнице до пятого этажа сидят люди, ждут меня.
— Чем были «Известия» лично для вас?
— Работа давала ощущение полнокровной жизни, силы, счастья. У Хемингуэя есть повесть «Праздник, который всегда с тобой». Для меня «Известия» — праздник, который всегда со мной.