«Современник» открывает новый сезон. Худрук театра Виктор Рыжаков накануне очередного рабочего года дебютировал в кино с фильмом «День мертвых», где герои мучительно проживают последствия своей нетерпимости и тяжелого наследия советского прошлого в масштабах собственной семьи. «Известия» поговорили с режиссером о том, как связаны его фильм и сегодняшняя столичная театральная жизнь.
«В жизни всё должно быть медленно и неправильно»
— Ваш приход в кино должен был случиться не сейчас, а значительно раньше. Что помешало?
— Может быть, не пришло время? Что-то еще не созрело. В моей жизни всё происходит поздно, может, и человек я поздний (смеется). Когда-то мне на глаза попалась фраза Венедикта Ерофеева: «В жизни всё должно быть медленно и неправильно, чтобы не успел возгордиться человек». Вот она меня и примирила с моей медленностью и неправильностью. Стремление пробовать себя везде, использовать все выразительные возможности и средства, по-моему, естественно для человека. Вот и в кино я пытался поискать себя и свою историю. Мне и раньше хотелось войти в эту воду, но не хватало смелости. Считал, что это совершенно другая профессия и что этому нужно очень-очень долго учиться и в тысячу раз больше знать и уметь. Мечтал овладеть операторским ремеслом, оно мне кажется вообще величайшим делом. Пытался снимать свой фильм.
Не сложилось. По простым причинам. Стояли 1990-е годы. Были какие-то шальные деньги от поклонников моего творчества, которые быстро разбогатели. Они-то и предложили мне снять свое кино: «Давай снимай, сделай то, о чем мечтал!» Начали подготовку, собирали команду, делали первые пробы с актерами, но деньги вдруг улетучились так же быстро, как и появились. Не получилось.
— Вы ту идею впоследствии как-то реализовали? В театре, например?
— Нет, но это был важный диалог с текстом, он меня многому научил. Помог мне повзрослеть. Всегда стараюсь жить так, как мне бы хотелось, то есть так и по таким законам, которые приносят радость и общение с дорогими моему сердцу людьми. И делаю это не из желания кому-то понравиться или что-то доказать. Всё, что в нашей жизни происходит, неслучайно! И заканчивается что-то не просто так и неслучайно.
Театр на междисциплинарной территории
— Теперь, уже после кинодебюта, самое время спросить у вас: где сегодня богаче инструментарий — в кино или в театре?
— И у кинематографа, и у театра есть свои особенные уникальные возможности. Всё зависит от тебя и твоего выбора и, конечно, от потребности что-то выразить. Богатство кино в этом смысле не уступает богатству театра. Главное — уметь воспользоваться теми средствами, которые тебе даны. Да и суметь еще с ними справиться. Понимаете, это как жизнь на суше и на воде. Жить можно и там, и там. Но важно набраться терпения и адаптироваться к новым обстоятельствам и правилам игры, перебираясь из одной среды в другую, понимать, что многое зависит от знания технологии и владения специальными навыками.
— В театре сегодня часто используют видеопроекцию с крупными планами, то есть лишают театр его специфики. Как вы к этому ходу относитесь?
— Театр, как и вообще современное искусство, уже давно на междисциплинарной территории, границы между видами искусства размыты. В кино сегодня тоже довольно много случаев, когда на уровне языка и выразительности осуществляется переход в другие «зоны».
Взять, например, Тарантино, который реализм и медленную философию кадра трансформирует в такое пространство, что ты уже не понимаешь, в какой реальности находишься и что с тобой происходит параллельно. Он играет с внутренним миром зрителя. И современный театр старается, чтобы спектакль рождался в голове у зрителя, а не перед его взглядом. Именно там идет главное действие, и у каждого оно свое. Необходимо, чтобы зритель забыл, что он сидит в театральном зале или в кинотеатре, и попробовал смотреть на происходящее уже другими глазами. Вот мы и делаем попытку утянуть зрителя куда-то еще, дать другую оптику. Так возникает то, что называют «магия». Понятно, что это применимо к искусству вообще. Живопись, музыка зачаровывают, гипнотизируют. Просто именно кино и театр синтезируют разные виды искусства, создают свой, иногда довольно сложный сплав.
— Вы в своем фильме тоже это делаете. Например, первая сцена у вас с ручной камерой и сложным внутрикадровым монтажом, а диалоги большей частью поданы театрально, часто общим планом.
— Это неизбежно, наверное. Действительно, есть несколько сцен, которые сняты одним кадром, и это было принципиально. А есть такие, где необходим монтажный ход, причем хотелось сделать это так, чтобы перевести пространство диалога в новое, иное качество. То, что вы называете «театром», — это когда мы несвободны и что-то еще пытаемся сыграть, чем-то прикрыться. Но к финалу с героями должно произойти преображение, и вот как раз для этого была необходима «театральная игра». Наша жизнь — бесконечный театр, мы всё время играем социальные роли: «мать» и «сын» — это как раз они. Но в финале мы понимаем, что наконец-то между героями может произойти подлинный диалог, человеческий, пусть даже за кадром.
«У каждого художника работает своя собственная цензура»
— Сегодня снова, в том числе и в вашем театре, поднимается вопрос о нашем отношении к прошлому. Что это значит для культурной жизни страны?
— Вопрос очень серьезный. В 70-х годах прошлого века Василий Макарович Шукшин вопрошает: «Люди, что же с нами происходит?» В этих нескольких словах описано и то, что мы сейчас обсуждаем. Что-то происходит, а мы даже не можем это определить. Мы словно сами себя съедаем. Желая как бы «лучшего», пытаясь кого-то «предупредить» или «оградить», мы тем самым уничтожаем что-то очень важное. То, что, может быть, помогло бы нам изменить собственную жизнь. Что-то происходит с людьми. Меня это очень волнует. Да, это часть моей жизни, я эту часть проживаю. Что с этим делать — непонятно.
Наверное, нужно просто быть внимательнее и добрее друг к другу. Отчасти поэтому мне захотелось снимать это кино, и поэтому же придумываются спектакли, которые должны каким-то образом нас спровоцировать к большей внятности диалога с миром. Всем понятно, что в искусстве запрещать нельзя. У каждого художника работает своя собственная цензура. Человек может только в свободе ощутить свое право быть честным. Все люди разные — это и есть та уникальность, которая дана человечеству как неотъемлемое право.
Скоро выйдет четвертая «Матрица». Мы все чувствуем и понимаем, что есть нечто, что нас словно бы незаметно регламентирует. И самое важное, что это нечто отсекает от нас что-то очень фундаментальное — то, что делает нас людьми, то, что отвечает за наше спасение. В том числе и способность принять мир (и мир другого человека в особенности) таким, какой он есть. И не пытаться заставить человека думать и говорить так же, как ты.
Мир состоит из разных людей, в этом его богатство. Вспомните, что для спасения в Ноевом ковчеге каждой твари было взято по паре (смеется). Никого не забыли, все должны были поместиться, во всем своем многообразии. Неточно звучит: способность любить — ценность общечеловеческая. Важно принять, что она не общая для всех, а для каждого особенная, а значит, всечеловеческая. Каждому человеку есть место в этом мире, и какое он займет, решать только ему.
— В вашем фильме поднимается тема доносов. Почему они писались, как вы думаете?
— Мир не может состоять из идеальных людей, им свойственно ошибаться. Никто не может заставить человека быть сильнее, бесстрашнее, чем он способен. Аккумулировать эти качества может только внимание — и то, чего сегодня так не хватает: тепло по отношению к каждому человеку. Ведь в основе доноса лежит страх, он уничтожает всё, личность не выдерживает, от страха совершаются предательства и ошибки. Но разве можно винить человека за слабость? Разве его вина в том, что он не справляется с обстоятельствами, не выдерживает? Сегодня мы не должны выносить друг другу обвинительный приговор. Постарайтесь понять, услышать, тогда больше будет решений оправдательных, позволяющих и дающих шанс человеку быть человеком. Плохое в человеке увидеть легче — попытайтесь найти хорошее!
— За последние несколько лет в столичной театральной жизни произошел ряд тектонических сдвигов — новых назначений, смен концепций, скандалов. Какие новые тренды вы бы сегодня в этом смысле обозначили?
— Время меняется. Приходит новая эпоха на смену прошлой. Ушло поколение людей, которые жили в мире, где было много мечты, и мечта эта не была реализована. Эти люди имели для нас особое значение. Мы наделяли их какими-то специальными качествами, нам казалось, что они могут всё. Теперь «отцы» уходят, а их «дети» должны стать новым поколением, но мало кто к этому сегодня готов — взять на себя ответственность, которая не страшила наших учителей. Некоторые считают, что теперь у людей масштаб меньше, но это не так. Всё дело в нашем сегодняшнем инфантилизме, который заставлял нас перекладывать ответственность на старшее поколение. От этого страдало общее дело. Они были для нас одновременно и монстрами, и титанами, а в результате недополучали от нас простого человеческого тепла, внимания.
Пришло очень интересное время. Эти, как вы говорите, «тектонические сдвиги» — символ зарождающихся надежд и новой искренности. Мы можем обнулиться и начать строить заново мир, в котором у каждого будет возможность для самовыражения. Где не будет оценок и обвинений. Художники должны быть свободны. Искусство — это территория свободы, единственное место, где человек может спастись.
Справка «Известий»Виктор Рыжаков — театральный режиссер, актер, педагог, заслуженный деятель искусств РФ. Профессор Школы-студии МХАТ. Родился в Хабаровске в 1960 году. Окончил Дальневосточный институт искусств, Театральное училище им. Б.В. Щукина, аспирантуру ГИТИСа. Служил в Московском театре юного зрителя. С 1995 по 2001 год — художественный руководитель Театра драмы и комедии на Камчатке. В 2013–2020 годах — директор Театрально-культурного центра им. Вс. Мейерхольда. С 2020 года — художественный руководитель «Современника». Ставил спектакли в «Практике», МХТ, театре Фоменко, «Сатириконе», БДТ, Театре Наций и других. Лауреат многочисленных российских и зарубежных театральных премий.