Арт-фотографию для выставки можно сделать на айфон, «Черный квадрат» — великая метафора, а репродукции и цифровые копии работ имеют такое же право на существование, как и оригиналы. Об этом «Известиям» рассказал классик современного искусства, один из основателей кинетизма в СССР Франциско Инфанте-Арана. Беседа состоялась в преддверии открытия экспозиции Музея AZ «А судьи кто?», где творчество художника будет представлено наряду с произведениями других экспертов и членов жюри Премии Анатолия Зверева, впервые вручаемой в этом году.
«Главное в искусстве — создать метафору»
— 9 сентября открывается выставка в Музее AZ, где будут показаны ваши работы. Что мы там увидим?
— Там будут мои старые произведения, но в анимированном, «ожившем» виде. Этим занимается мой сын Платон Инфанте, и я совершенно не против. Я не из тех художников, которые говорят: «Нельзя менять мои работы, они могут быть только такими и никакими больше!»
— В 2021-м ваши произведения особенно часто экспонируются. Сейчас четыре из них можно увидеть в экспозиции РОСИЗО «Космос как искусство». А ранее в этом году прошла выставка Третьяковки, посвященная кинетизму. Чем объясняется такой всплеск интереса к этому направлению?
— Как правило, интерес возникает спустя примерно полстолетия с тех пор, как что-либо делалось. Сейчас людям это оказалось просто в новинку. Они узнали, что, оказывается, такое было в СССР. Картинами сегодня уже никого не удивишь, в какой бы технике они ни были выполнены. Даже абстракцию все давно знают. А вот кинетизм — нечто необычное, другое. Это и привлекло.
Кстати, сейчас хорошо видна разница между кинетическими вещами, скажем, начала 1960-х годов и работами современных художников. Тогда всё было более примитивным в техническом плане — в Советском Союзе и мотор-то было сложно достать для каких-то механизированных арт-объектов. Я ходил в магазин «Пионер», чтобы купить эти моторчики... Но то искусство было более адекватно и времени, и какому-то внутреннему усилию. Да и само усилие было ярче.
— Что вы понимаете под усилием?
— Тогда всё это только появлялось, и даже в художественной среде не все понимали, искусство ли это или нет. Поэтому от художника, занимавшегося кинетическим искусством в те годы, требовалось некое метафизическое усилие.
Жизнь так устроена, что всему есть свое время. Нет назначенных места и времени, где что-то произойдет, но есть период, когда та или иная вещь или явление реализуются наиболее адекватно и точно. В 1960-х была эпоха кинетического искусства, а сейчас это просто шлейф, традиция, так или иначе развиваемая некоторыми художниками.
— Уже в 1970-х вы отошли от чистого кинетизма и разработали свой собственный творческий метод и жанр, названный вами «артефакты». Поясню для читателей, что под артефактами в данном случае понимаются снимки рукотворных арт-объектов, интегрированных в реальную природу и взаимодействующих с ней, — например, это геометрические фигуры, будто повторяющие форму скал, или натянутые лески, «срифмованные» с береговой линией реки. Почему вы занялись этим?
— Меня интересовала бесконечность. Но каким образом к ней подступиться? Как создать метафору, свидетельствующую о моем переживании бесконечности? Этому тогда и было посвящено всё мое творчество.
— Можно ли сказать, что артефакты — это новая попытка взгляда на природу, стремление увидеть в ней математические закономерности?
— Сказать можно очень многое — даже то, что художник не имеет в виду. Например, взять Казимира Малевича, о котором теперь не рассуждает только ленивый, а тогда никто о нем не знал. Когда я впервые увидел его работы — тогда еще в репродукциях, то они мне очень понравились, но не супрематической формой или чем-то еще, а тем, что везде белый фон. Вот это белое ничто и есть знак бесконечности. Малевич так ее себе представлял. Для меня же она выражалась в других метафорах — в бесконечном убывании одних и тех же форм, например.
— Значит ли это, что зритель имеет право совершенно по-своему трактовать искусство, даже вопреки замыслу автора?
— Конечно. Например, у меня есть своя трактовка «Черного квадрата». Малевич, создавая его, вероятно, имел в виду что-то определенное. Но произведение это такое емкое, что оно может иметь множество объяснений. Я увидел «Черный квадрат» через призму собственных размышлений, а не через тексты искусствоведов и самого Малевича.
— И что же вы в нем видите?
— Мир бесконечен, но будущего мы не знаем, не можем увидеть. Малевич, хотя и считал себя футуристом, создал метафору неразличимости будущего. Черный цвет — это ничто, отсутствие видимости. Художник ставит этот экран между нами и будущим, тем самым как бы говоря: «Глядя в будущее, как я, через метафору черного квадрата, вы ничего там не увидите, кроме темноты черного».
На мой взгляд, главное в искусстве — создать метафору. Она более емкая, чем любые вербальные описания.
«Я не против репродукций»
— К вопросу о квадратах: почему большинство ваших артефактов квадратной формы, а не прямоугольной, как большинство картин и фотографий?
— Когда я снимаю артефакты, то выстраиваю композицию не так, как это обычно делают художники. Артефакт — это то, на чем надо сфокусировать внимание зрителей, поэтому он всегда в центре, и в этом плане квадратный формат оптимален — ведь углы квадрата равноудалены от центра. Кстати, я же поначалу снимал на дешевый фотоаппарат «Любитель», и в нем как раз соотношение сторон 1:1. Сейчас в цифровых камерах прямоугольный формат, поэтому и новые артефакты прямоугольные. Но объект съемки всё равно расположен строго по центру. Знаю, что существует камера Hasselblad, которая снимает 1:1, но она стоит столько, что мне никогда ее не купить.
— Зато на айфоне есть такой режим. Вы могли бы снять артефакт на смартфон?
— Конечно, я и снимаю. Просто у смартфона разрешение меньше, чем у хорошей камеры, но иногда кадры получаются даже более выразительные с точки зрения их метафорической основы.
— Раньше вы создавали свои работы, используя пленочную камеру. Почему вы все-таки перешли на «цифру»?
— Снимать на пленку стало очень дорого. Кроме того, работать с цифровым изображением удобнее, а на качество метафоры это не влияет. Хотя я все-таки предпочитаю аналоговые снимки. Они более «теплые». И в самом процессе печати сохраняется что-то органическое — в отличие от «цифры», которая уже совершенно стерильна и оторвана от человека. Она существует сама по себе. Но это ничего не значит для самой концепции артефакта — может быть, у меня просто привязанность к аналоговому методу. Человек инертен, и иногда очень трудно поменять мировоззрение.
Это вообще сложный процесс — жизнь, становление человека. Для чего мы это всё делаем-то? Чтобы стать человеком. И я хочу быть человеком, а человеком можно быть только тогда, когда ты занимаешься чем-то, творишь. Если у меня нет в работе никаких проектов, я что-то создаю руками для удобства семьи. Вот сейчас беседку делаю (показывает постройку на участке. — «Известия»).
— Это сооружение выглядит совершенно в русле вашего художественного творчества!
— Да, может быть. Кто-то говорит, что похоже на космический корабль или еще на что-то подобное... Дом мы с женой тоже своими руками построили. Я вообще в детстве плотником хотел быть. Может, не пошел бы в художественную школу — так бы и стал им.
— Вернемся к артефактам. Финальный вариант работы — обязательно авторский отпечаток? Или это может быть просто цифровое изображение, открывающееся на компьютере?
— Мне всё равно. Зависит от предпочтений коллекционера. Может быть и файл — пожалуйста.
— Сейчас появилась серьезная тенденция: продажа цифровых изображений с привязанным к ним токеном NFT. Что вы думаете об этом? Планируете ли сами заняться такой деятельностью? Существует ряд площадок, в том числе российских, торгующих NFT с современным искусством.
— Я слышал об этом, но как продавать NFT — не знаю. Наверное, это интересный способ, но главная проблема — как раз в площадке. Кто те люди, которые будут на этом очень много зарабатывать? Это же темное дело для меня. Я художник, создаю метафоры, а тут, оказывается, надо выходить на какие-то площадки. У меня есть предубеждение против всего этого. Для меня это просто блатная система. А я всю жизнь сторонился всяких систем, в том числе советской: видел ее фальшь и не хотел с ней сближаться никоим образом.
— Но ведь в чем суть NFT: токен гарантирует уникальность изображения. Когда у нас, например, живопись на холсте, ее невозможно скопировать в точности. А с цифровым изображением — возможно. Так вот, NFT удостоверяет, что у вас именно оригинал, а не, условно говоря, репродукция.
— А я не против репродукций. Приведу пример немного из другой сферы. Раньше не существовало полиграфической промышленности, но была церковная живопись — иконопись. Сейчас тоже пишут иконы, но они стерильные, неинтересные. Зато можно сделать репродукцию хорошего качества той же «Троицы» Андрея Рублева и молиться на нее. Когда верующий молится, он видит образ, а не физический предмет.
Я не сравниваю свою творчество с иконописью, но мне тоже всё равно, в каком формате представлена моя работа — слайдом ли, который я с помощью проектора вывожу на стену, авторским отпечатком или хорошей репродукцией.
Я даже сделал книгу, где собраны очень высококачественные репродукции моих произведений, причем они напечатаны только с одной стороны листа, чтобы их можно было вырвать из книги и повесить на стенку просто как фотографии. Это издание существует всего в 11 экземплярах.
«Мои артефакты, возможно, оторваны от жизни, но — не от моей собственной»
— Какую эволюцию прошли ваши артефакты? Была ли она вообще?
— Эволюция обусловлена самой жизнью.
— Как? Они же абсолютно оторваны от жизни. В них нет никакой явной реакции на происходящее в мире, в социуме.
— Оторваны от жизни вообще — возможно, но от моей собственной — нет. Я довольно традиционно подхожу к искусству и могу создать новый цикл артефактов, только когда получаю впечатление от чего-то. Оно может быть самое пустяковое. Допустим, иду я и вижу поломанный забор из палок — и у меня рождается идея, я пытаюсь нащупать метафору.
Многое я нахожу интуитивно. Был такой случай. Нас с Нонной, моей женой и соавтором, пригласили в Катар. И вот мы пошли в музей арабского искусства. Смотрим, наслаждаемся и вдруг обращаем внимание на один из экспонатов — тарелку III века до н. э. Она белая, а в середине — черная точка. И всё. Нечто подобное я делал в 1965 году: белый холст, на нем черная точка, но, правда, из нее выходит спираль. Или же спираль превращается в точку. Я искал способ, как показать бесконечность. Так вот, меня поразило, что древние арабы в III в. до н. э. делали такие изображения, как и у меня. Хотя я же не знал этой культуры. Я вообще не эрудит, мало чего знаю... Но у меня есть арабские гены. Мой отец родом из той области Испании, которая была захвачена арабами.
— Все ваши артефакты связаны с природой. Как вам кажется, изменила ли пандемия взаимоотношения человека и природы? А самого человека?
— Мы зря абстрагируемся от природы, несколько высокомерно ведем себя по отношению к ней. Вот дерево, вот трава, вот человек идет. Если видеть связь всего сущего, созданного кем-то — Богом или Провидением, то понимаешь, что мы часть этого мира. Но пока мы можем только эксплуатировать. Загубили вообще всё! Проблема экологии стоит ребром, теперь вот эта пандемия появилась. Никто не знает, что это такое, откуда взялось. Ведь в перспективе ей не видно ни конца ни края! Постоянно возникают какие-то новые штаммы, еще более лютые... И непонятно, что с этим делать.
Думаю, главное, что может сделать человек, — это создать себя самого. Невозможно постичь бесконечность, но создать метафору бесконечности ты можешь. И в этом признак того, что ты на пути к своему человеческому существу.
Справка «Известий»Франциско Инфанте-Арана родился в 1943 году в семье испанского эмигранта в селе Васильевка Саратовской области. В 1962-м окончил Московскую среднюю художественную школу, в 1966-м — Строгановское училище. В 1960-х занимался кинетическим искусством, состоял в группе художников «Движение». В 1970-х вместе с женой Нонной Горюновой развивает собственный жанр «артефакты». Его работы есть в собраниях Третьяковской галереи, Русского музея, ГМИИ им. Пушкина и других ведущих арт-институций.