Мэлор Стуруа стал легендой еще при жизни. Такими при удачном стечении обстоятельств становятся прославленные актеры, музыканты, писатели — словом, звезды. В журналистике он был звездой абсолютной и недосягаемой. Его рекорды уже вряд ли кому удастся превзойти — другое время и другая цена профессии.
Свой среди чужих
Человеком из стекла, железа, чугуна и стали, которого выковала ушедшая эпоха, назвал Стуруа Владимир Мамонтов, главный редактор газеты в 2005–2009 годах.
— Сейчас нет ни возможности, ни необходимости в появлении таких персонажей. Они остались в советском прошлом, когда международная журналистика была крутым замесом политики, генеральной линии и в то же время видом интеллектуальной разведки, — заметил он в беседе с «Известиями». — Требовались глубокие знания, чтобы работать на уровне Стуруа. В нем сочеталось на первый взгляд несочетаемое: он писал жестко, аргументированно, со святой убежденностью и без полутонов, но когда вы встречали Мэлора Георгиевича, обнаруживали милейшего, интеллигентнейшего, в чем-то рефлексирующего человека.
Он родился в Грузии, его отец с 1942 по 1948 год возглавлял грузинский Верховный Совет, и, как рассказывал Мэлор Георгиевич, папе повезло, что его не репрессировали, а всего лишь отстранили от должности с формулировкой «за тоску по троцкизму». За неблагонадежного (по отцу) Мэлора поручился влиятельный Микоян — так выпускник МГИМО оказался в «Известиях». Во времена СССР Стуруа был собкором в Лондоне, Нью-Йорке, Вашингтоне, где сумел стать своим среди чужих.
Гигантом политической журналистики назвал известинца председатель Союза журналистов России Владимир Соловьев.
— На книгах Мэлора Стуруа мы учились профессии, — отметил он. — Понятно, что они были написаны в стилистике противостояния двух политических систем. Но тем не менее они давали понять, как развивались отношения между странами.
В «Известиях» он работал без малого 63 года. Пришел в газету в 1950-м, последний свой текст опубликовал в 2013-м, но и после этого регулярно наведывался в редакцию, давал интервью, блистал на редколлегиях остроумием и точнейшей памятью — словом, был в своем репертуаре. Судя по биографии, судьба его баловала, а может, он просто оставлял в стороне тяжелые моменты, предпочитая, чтобы его знали победителем и покорителем.
— Мэлор Стуруа внес большой вклад в развитие отечественной и мировой журналистики, а также в развитие газеты «Известия», — сказал генеральный директор МИЦ «Известия» Владимир Тюлин. — Соболезнования родным и близким.
Журналистика как искусство
По словам Юрия Коваленко, работавшего под кураторством Стуруа собкором в Маниле, он был самым блистательным автором в тогдашней плеяде именитых известинцев-международников, и причиной тому были не только тексты.
— Мэлор был потрясающим рассказчиком, который с равным удовольствием выступал на телевидении, радио, редакционных планерках, летучках, чаях и даже на партсобраниях, — вспоминает он. — Впоследствии Стуруа признавал, что колебался вместе с линией партии, но это его ни в коей мере не смущало. Мэлор любил позу, красивый жест, экстравагантные одежды, свой красный американский «Додж», который, похожий на НЛО, стоял у здания «Известий» на Пушкинской площади и собирал толпы зевак. Я знал многих людей, которые подписывались на нашу газету только для того, чтобы читать репортажи Стуруа.
Он подтверждал и развивал традиции литературной журналистики. Когда ему говорили: «Ну вот Х — журналист хороший, только неважно пишет», он недоумевал: как так возможно? Хороший журналист тем и хорош, что соответственно излагает свои мысли. Сам он писал легко, быстро и много. Каждый текст был законченным и совершенным. Всегда узнаваемым с точки зрения авторства, но со своей стилистикой.
— Мне казалось, что Мэлор Георгиевич иногда жалел, что не выбрал писательской стези — газетные колонки для него были слишком узки, — рассказывает Юрий Коваленко. — Редактору приходилось сокращать его бесконечные опусы, но это никогда не смущало журналиста, который, по его словам, писал для книг и, значит, «для истории».
Вот цитата из его репортажа 2013 года (по поводу саммита G20 в Санкт-Петербурге). С первого раза не поймешь, что это всего лишь газетная публикация, а не начало политического детектива: «В Константиновском дворце президент Барак Обама буквально разрывался на части. Он то шептался со своими коллегами по G20, то висел на телефоне, агитируя членов конгресса США дать ему «зеленый свет» для удара по Сирии. Только из Стрельны, как утверждают его советники, он сделал 25 телефонных звонков. Как он ни старался, но отвертеться от личного контакта с Владимиром Путиным всё же не смог. Произошло это во время рабочего обеда в Петергофе. Президент Путин подошел к нему. Они сначала перекинулись несколькими словами, а затем, сдвинув свои кресла, уединились в одном из уголков зала. Остальные главы делегаций во все глаза смотрели на них, не слыша слов».
А его заголовки? Они сочетали поэзию и прозу. К вышеприведенному тексту был такой: «Путин загнал Обаму в угол». Но были и другие, хлесткие и злые.
— Казалось бы, что может быть остроумного в международной журналистике? — вспоминает Борис Пиляцкин, заместитель Стуруа в бытность его редактором отдела стран Азии, Африки и Латинской Америки. — Но я приведу один пример. В конце 1950-х в Японии был премьер-министр Нобусукэ Киси. И вот Мэлор написал материал о том, что этот Киси вел какие-то переговоры в США. Казалось бы, проходная заметка. Но какой заголовок! «Киси, Киси, позвали из Вашингтона». Стуруа превращал каждую, даже небольшую, вещь в произведение журналистского искусства. Он создал свой жанр, который повторить никто уже не мог. Слова для него были, как краски для художника. Можно открыть любой текст Мэлора — и, не читая подпись, понять, кто автор. Для журналиста это высшее достижение.
«Пролог и эпилог»
Его журналистская основательность базировалась на многих китах, и самый крупный именовался всезнанием. Как предмета, так и персон. Деятели культуры и политики, бизнеса и науки входили в его ближний круг и с непринужденным обаянием фигурировали в его текстах. «Моя встреча с Лайзой (это Минелли), разговор с Мишей (Барышников), соседство с Кондолизой (бывший госсекретарь США Райс), ужин с Арнольдом (Шварценеггер)». Недоброжелатели ворчали, что, дескать, привирает заслуженный журналист, но опровержений привести не могли. А его кабинет на четвертом этаже здания на Пушкинской был увешан фотографиями, где Стуруа был запечатлен с прославленными персонажами своих публикаций.
Согласно желанию Мэлора Стуруа, он будет похоронен в России. А последние годы жизни журналист провел в американском Миннеаполисе — преподавал, консультировал и по-прежнему писал.
— Он продолжал активно работать, хотя большинство его блистательных коллег не смогли принять общественных перемен и просто засели где-то у себя на дачах, — вспоминает Владимир Мамонтов. — Он не потерялся, не ушел, он не то чтобы хотел встроиться в новые времена, но живо ими интересовался. Жизнь для него не закончилась с распадом Советского Союза, это был по-настоящему сильный и мудрый человек.
Сын Мэлора Георгиевича, Андрей, тоже журналист-международник, рассказал «Известиям», что говорил с ним по телефону за два дня до кончины. Проблемы со здоровьем у патриарха были, но не мешали планам, в том числе мемуарному и поэтическому творчеству. Недавно семья издала сборник его стихов, где Мэлор Стуруа верен себе — яркий, парадоксальный, незабываемый:
Начало и конец
Важней всего начало и конец,
Ничтожно то, что встряло в середине.
Оно как цепь разорванных колец,
Как ледокол, не раздробивший льдины.
Важней всего пролог и эпилог,
Как мусор всё, пролегшее меж ними.
И я меж ними словно труп пролег,
Профукав жизнь во славу и во имя.
Прошу тебя, не надо, отвяжись,
Не начинай того, что было, снова,
Как пулею оборванную жизнь,
Как из контекста вырванное слово.
Над материалом работали Марина Иванова, Андрей Туманов, Зоя Игумнова, Дарья Ефремова и Вероника Кулакова