Пожар в Нотр-Даме — это кармическое потрясение, после которого начались проблемы, считает Александр Князев. Музыкант благодарен Мстиславу Ростроповичу, который появился в его жизни в трагический момент. И помнит уроки отца, прививавшего вкус к дорогим напиткам в три года. Об этом в разговоре с «Известиями» вспомнил заслуженный артист России Александр Князев, отметивший свой 60-летний юбилей.
Своенравный вундеркинд
— Ваши родители имеют отношение к медицине, но вы не пошли по их стопам и стали заниматься музыкой. Почему сделали такой выбор?
— Мама была врачом-гематологом, работала в Институте переливания крови имени Кассирского. Папа — инженер медицинского оборудования. Он был настоящим патриотом. В то время как в Советском Союзе рентгеновские аппараты закупали в Германии, Голландии и других странах, он работал над созданием отечественных. Но в 1990-х всё рухнуло. Папа безумно переживал, просто до слез. Он считал это делом своей жизни.
Музыкантом я стал благодаря ему. Папа обожал классическую музыку. Первое мое воспоминание — пластинки с музыкой Шуберта, Бетховена, Моцарта. Но больше всего мне нравился Бах. Была легенда, что Бранденбургский концерт № 5 я просил ставить по 50 раз в день. Наверное, в этой легенде есть и правда, потому что спустя много лет я нашел эту пластинку дома, она была заиграна до невероятности и слушать ее уже было невозможно.
— В музыкальной школе вы были вундеркиндом или обычным ребенком?
— Это была знаменитая школа имени Гнесиных, там все вундеркинды, других и не было. Ее так и называли — школа для особо одаренных детей с выдающимися музыкальными способностями. У меня уже с восьмого класса начались конкурсные прослушивания, а в десятом я стал лауреатом Всесоюзного конкурса и Международного конкурса имени Чайковского.
— Как вас допустили?
— Участвовать можно было с 16 лет.
— Вам было приятно стать известным в столь раннем возрасте?
— Да, в том возрасте, безусловно, мне это льстило, но я думаю, что это в принципе нормально для артиста. Мне нравились мои первые афиши, признаюсь, я даже развешивал их у себя в комнате, к радости всех членов семьи.
— Кто создал ваш имидж?
— Никто никогда этим специально не занимался, я вообще об этом не задумывался. Я человек очень свободолюбивый, чтобы мне кто-то сказал, как одеваться или стричься, этого не могло быть в принципе.
— У вас всегда были длинные волосы?
— Да.
— Вас в школе за это не ругали?
— Нет. У нас почти все так носили, такая школа была, никто ни к кому не придирался, главное, чтобы хорошо играли. Я не ходил в школьной форме с пятого класса. Наверное, с тех пор привык и ношу костюмы, свитера не люблю.
— Ваши сверстники слушали «Битлз», «Роллинг Стоунз», а вы не увлекались такой музыкой?
— Конечно, «Битлз» мне очень нравились. Красивые мелодии, интересные, богатые гармонии. Они были талантливейшие музыканты! Остальными группами я не очень интересовался, наверное, потому что просто не знал их.
Заигранная похоронная
— А как вы относитесь к современной музыке?
— Признаться, она меня не очень интересует. В ней я не нахожу тот невероятный заряд духовной энергии, которым полна музыка классическая, им можно питаться бесконечно. Классики — это гении, подарившие человечеству красоту, философию и поэзию в музыке.
— Как началось ваше увлечение органом?
— В возрасте 26 лет у меня были гастроли в Пицунде. В чудесном храме, где должен был состояться мой концерт, находился великолепный немецкий орган. Мне захотелось немного поиграть. Но уже после нескольких минут игры я понял, что не могу оторваться. Мне пришла в голову безумная идея что-то сыграть прямо на концерте вечером. Попросив на это разрешения, я неожиданно получил согласие.
Просидев за органом с шести утра до шести вечера без единого перерыва, я сыграл довольно сложную Прелюдию и фугу до минор Баха. Это была невероятная музыкальная авантюра в моей жизни, как ни странно, был большой успех, и я понял, что больше не смогу жить без этого инструмента. Через два года непрерывных занятий я поступил в консерваторию Нижнего Новгорода и вскоре получил диплом органиста.
Уже много лет я совмещаю концертную деятельность виолончелиста и органиста. И, несмотря на безумную сложность такой жизни, я счастлив, играя на этом потрясающем инструменте, для которого Бах написал девять томов музыки.
— А что по поводу рояля?
— К сожалению, Моцарт не написал для виолончели ни одной ноты, да и для органа немного. Мне так не хватает его музыки в репертуаре! И хотя я сделал скрипичные и альтовые транскрипции для виолончели, несколько лет назад началась еще одна авантюра — фортепианная. Услышав все концерты Моцарта в изумительном исполнении Даниэля Баренбойма, я решился на исполнение Концерта № 13. Причем сразу в Москве! Это было непростое решение. Я безумно волновался, но всё прошло очень успешно. Моя любовь к авантюрам и в этот раз оказалась удачной — уже в том же сезоне я получил лестное приглашение от Владимира Ивановича Федосеева сыграть Моцарта в Концертном зале имени Чайковского.
— Наверняка у вас всегда какие-то мелодии в голове, а что сейчас вы слышите?
— Вы, наверное, удивитесь, но сейчас, когда мы разговариваем, я слышу вторую часть из «Немецкого реквиема» Иоганнеса Брамса. Это траурный марш, который я просто обожаю.
— Вы любите траурные марши?
— Ну а почему нет? Есть абсолютно гениальная траурная музыка: марш из Третьей симфонии Бетховена, оперы Вагнера «Гибель богов», Симфонии № 7 Брукнера. Шопена люблю, наверное, меньше. Музыка, конечно, замечательная, но, сами понимаете, несколько заигранная...
— Мне хочется сразу выключить, когда я слышу Шопена. Грустно. А вам?
— Нет, дело совсем не в этом, просто автоматически включается некоторый ассоциативный ряд.
Трёхлетний коньяк
— А музыка на свадьбах вам нравится?
— Я бывал только на своих свадьбах. У меня была всегда высокохудожественная музыка.
— Классическая?
— Безусловно.
— Дискотека — это не про вас?
— Ну почему, в молодости, конечно, бывал там.
— Ну и как?
— Наверное, если сильно выпивши, то ничего.
— Танцевали?
— Конечно, а как же? Один раз даже целую ночь танцевал, до утра.
— А с алкоголем когда познакомились?
— У меня были феноменальные, фантастические родители, которые разрешали мне всё, что я хотел. Я начал выпивать и закурил еще в школе, не прятался в подворотне, а курил дома, когда мне хотелось, иногда выпивали вместе с отцом. Если мне нужно было на какую-нибудь вечеринку и не было денег, папа всегда давал, но с условием, что алкоголь будет качественный. Папа сам любил хорошие коньяки, и я унаследовал это от него.
— Родители вам доверяли?
— Полностью. Другое дело, что, может быть, даже слишком. Конечно, по молодости были и какие-то злоупотребления.
— Не представляю.
— Почему? Вы представляете меня только за органом, играющим хоралы Баха?
— Да.
— Вы понимаете, у человека должен быть какой-то баланс в жизни, и после концертов я всегда отмечаю с друзьями, выпиваю, могу выкурить пару дорогих сигар.
— Вы говорили, что попробовали коньяк в детстве. Сколько вам было лет?
— Точно не помню, семейная легенда гласит, что года два с половиной, я думаю, что все три. Папа хотел привить мне отвращение к алкоголю. Коньяк, все-таки, 40 градусов, у меня — слезы, дыхание сбилось, но я всё равно мужественно сказал: «Дай еще».
— Я-то думала, что вы — вундеркинд, лишенный детства, а у вас была бурная молодость.
— Конечно. На заднем дворе Гнесинской школы была овощебаза. Из пустых ящиков мы делали шикарные ворота, и на переменах там были невероятные футбольные баталии.
А в 13 лет безумно увлекся Достоевским. Прочел практически все большие романы, особенно нравились «Идиот» и «Бесы». Иногда читал его книги прямо на уроках. Толстой нравился меньше, хотя тоже прочел почти всё. Обожал Чехова, особенно рассказы. Пьесы стал понимать гораздо позже.
Ангел Ростропович
— Вы дружили с Мстиславом Ростроповичем. Его называют безусловным гением в исполнительском искусстве. Расскажите о ваших отношениях с ним.
— С Мстиславом Леопольдовичем мы познакомились в трагический момент моей жизни: автомобильная авария в Южной Африке, смерть моей жены. Услышав его голос по телефону в реанимации госпиталя в Претории, я сначала просто не поверил, но он действительно нашел меня. Находясь в Америке, Ростропович невероятно помогал мне морально, звонил почти каждый день. Потом мы увиделись уже в Петербурге, много общались и даже сыграли вместе концерт Шостаковича на его фестивале.
Конечно, он был невероятным человеком с бешеной харизмой. Его энергия просто фонтанировала. Мы не так много говорили о музыке, больше просто о жизни, жизненной философии. Он говорил очень интересные, порой даже парадоксальные вещи, делился предельно личными историями. Общение с ним было похоже на игру с огнем. Были и забавные моменты: он любил, чтобы все называли его Слава и на «ты». А у меня язык не поворачивался, привык всех по имени-отчеству. Однажды он предложил: «Обругай меня как-нибудь». Ему казалось, что это получится неформально и сломает барьер. В результате стал называть его Слава, но всё же на «Вы».
Он рассказал мне, что ему было посвящено более 600 произведений, написанных специально для него. Я спросил: «А сколько из них было действительно интересных?» Ответ поразил меня: «Пять или шесть». Это немного к вопросу о современной музыке. На самом деле, как раз Ростропович очень много ее играл, но цену ей знал очень хорошо.
— В пандемию многие остались без работы. На безденежье жаловался даже шоу-бизнес. Что скажете о классических музыкантах?
— Этот год был тяжелым для всех, но почему вы считаете, что нам так уж мало платят? Хотя, конечно, всем по-разному, с шоу-бизнесом сравнивать нельзя.
— А вы чем занимались в пандемию?
— В общем-то, просто отдыхал, до этого было много гастролей. Я играю около 90 концертов в год. Усталость накапливается очень большая, так что отдых мне не повредил. Осуществил давнюю мечту проехать по всему Золотому кольцу. В некоторых городах побывал впервые. Хотя потом наступила некоторая хандра и ужасная тоска по концертам. И когда появилась возможность выступать, это было невероятное счастье!
— Не скучаете без загранпоездок?
— Конечно, скучаю. Хочется поехать в любимый город — Париж! Но Франция полностью закрыта. Намечается небольшая поездка в Германию.
— Вы любите Париж. Там в Нотр-Даме был великолепный орган. Он серьезно пострадал от пожара. Как вам кажется, можно ли его восстановить?
— Собор-то реставрируют, а орган… Он был уникальный. Надеюсь, его восстановят, но будет ли он таким, как прежде? Вообще пожар в Нотр-Даме — это серьезно. Мне кажется, это кармическое потрясение, ужас.
— Дурной знак?
— Определенно. Посмотрите, сколько потом всего плохого началось.
— Вас называют народным артистом, хотя в реальности такого звания у вас нет. Что вы об этом думаете?
— Я не очень задумываюсь об этом, мне всегда важнее выучить новую фугу Баха на органе или концерт Моцарта на рояле. Я думаю, что аншлаги на моих концертах говорят сами за себя, без всяких официальных званий. В любом случае этот вопрос не ко мне.
Справка «Известий»Заслуженный артист России Александр Князев — виолончелист, органист, педагог. В 1986 году окончил Московскую консерваторию. С 1989 года — солист Московской филармонии. В 1991-м получил диплом органиста в Нижегородской консерватории. Завоевал международное признание, став лауреатом престижных конкурсов, в том числе дважды — в 1978 и 1990 годах — Международного конкурса имени П.И. Чайковского. С 1995 по 2004 год преподавал в Московской консерватории на кафедре виолончели.