110 лет назад, 10 февраля 1911 года, в Риге, на западе Российской империи, родился Мстислав Келдыш — великий ученый и организатор науки, один из подлинных героев нашего ХХ века. «Известия» вспоминают гениального математика, гражданина и патриота.
Математик с авиационным уклоном
Происхождение Мстислава Келдыша по меркам первых лет советской власти считалось далеко не идеальным. По материнской линии — внук генерала от инфантерии, по отцовской — генерала медицинской службы. Отец будущего академика преподавал в Рижском политехническом институте, его по праву считают «отцом русского железобетона». Всеволод Келдыш не захотел оставаться в вынужденной эмиграции после революции и с семьей переехал в советскую Россию. Долгие годы заведовал кафедрой в Военно-инженерной академии, стал академиком архитектуры.
Отец надеялся, что и сын, рано обнаруживший математические таланты, займется строительными конструкциями, станет вторым Шуховым. Но молодой талантливый математик, окончив Московский университет, оказался в ЦАГИ — в Центральном аэрогидродинамическом институте. Самолеты он знал «до основания», сам считался первоклассным летчиком. Его всегда интересовала наука, тесно связанная со зримыми достижениями прогресса. Исследования Келдыша позволили конструкторам решить проблему флаттера — сильной вибрации крыла при увеличении скорости полета.
Занимался он и шимми — аварийными колебаниями самолета на земле на высокой скорости. Это явление получило название в честь модного в 1920-е танца. Молодой ученый рассчитал критические скорости и выяснил, как можно предотвратить опасное поведение машины.
Эти работы принесли ему две Сталинские премии и высочайшую репутацию среди профессионалов во всем мире. Но главное началось после войны. Он выдержал груз всех главных вычислительных работ атомного проекта. А через несколько лет именно Келдыш подал идею изучения околоземного космического пространства с помощью орбитальных аппаратов.
В 1956 году Келдыш возглавил комиссию по созданию первого искусственного спутника Земли, его заместителем стал выдающийся ракетчик Сергей Королев. А уже через полтора года, осенью 1957-го, русское слово «спутник» не нуждалось в переводе ни для американцев, ни для немцев, ни для французов.
Главный теоретик
Келдыша избрали президентом Академии наук сразу после первого в мире полета человека в космос, в мае 1961 года. Роль ученого в организации советских космических побед долгое время оставалась тайной. В печати его называли главным теоретиком космонавтики — без имени и фамилии. Поскольку вся страна и весь мир знали Келдыша в лицо, он в отличие от академиков Сергея Королева и Валентина Глушко не был и не мог быть засекреченным. Келдыш не раз публично рассказывал о советской космической программе. Но — не о своей реальной роли в ней.
Потомственный ученый, он стал «главнокомандующим» советской науки в период ее наивысшего расцвета. Именно тогда СССР стал настоящей сверхдержавой, для которой в области технического прогресса почти не существовало невыполнимых задач.
Еще в 1950-е Келдыш считал, что мы способны перегонять конкурентов с помощью «серого вещества» и логарифмической линейки — и не раз подтверждал это на деле. Он понимал, что подъем компьютерных технологий потребует почти таких же капиталовложений, как атомный проект и восстановление страны после военной разрухи. И все-таки требовал от государства денег на рывок в «кибернетическом направлении».
Президент Золотого века
Создавались новые учебные заведения и научные институты. Келдыш — один из отцов-основателей Московского физико-технического института в Долгопрудном. Его любимое детище — Институт прикладной математики, который создавался как секретный — для вычислений чрезвычайной важности. Сначала это было отделение при академическом Математическом институте, которым руководил Келдыш. С 1966 года — институт, ныне носящий имя своего основателя.
Впрочем, в сферу его ответственности входили сотни институтов, множество предприятий и учебных заведений — целая индустрия. Он руководил академиками, среди которых было немало великих ученых с мировыми именами, людей эксцентричных, своенравных.
Он никогда не повышал голоса. Не любил руководить с помощью директив и разносов. «У нас наука, а не воинское подразделение», — тихо, но внушительно повторял академик. Он понимал, что для настоящих ученых необходима атмосфера свободы, без казенщины и сухого формализма. К примеру, в научных институтах существовал такой обычай: самых уважаемых руководителей называли по инициалам — Эс Пэ, Вэ Пэ и т.д. Но обычно это делалось за глаза. А в институте Келдыша так повелось, что к нему напрямую обращались: «Послушайте, дорогой Эм Вэ...»
Келдыш был на редкость мягким руководителем с кредо на все случаи жизни: «Не бороться со злом, а браться за дело и приумножать добро». Но свою точку зрения отстаивал до конца — и с партийными вождями, и с коллегами. Как-то на реплику Льва Арцимовича, что академия не должна быть «каретой скорой научно-технической помощи», Келдыш ответил, что академия не должна быть и «монастырем чистой науки».
Сергей Капица сравнивал Академию наук СССР с палатой лордов в Великобритании. Да, к ученым у нас относились почтительно, и даже ЦК предпочитал не давить на эту обидчивую организацию. Показательный эпизод случился как раз в эпоху Келдыша.
Академик Андрей Сахаров открыто призывал США к давлению на Советский Союз. Москва не могла простить этого физику, ставшему диссидентом. Его лишили государственных наград — и Академии наук порекомендовали решить вопрос о пребывании в ней Сахарова.
Келдыш обсудил эту проблему в узком кругу. Спросил: «Есть ли прецедент, бывало ли, чтобы академия вышвыривала за борт своих действительных членов?» Высказались два великих ученых. Нобелевский лауреат Николай Семенов покачал головой: «Нет, такого никогда не бывало». Будущий нобелиат Петр Капица возразил: «Один такой случай все-таки был. В гитлеровской Германии из академии исключили Эйнштейна».
На этом вопрос был закрыт. И даже в горьковской ссылке Сахаров оставался академиком, с соответствующим жалованьем.
Изношенное сердце
Всю жизнь он работал на износ, каждый день решая несколько научных проблем. Было время, когда он — еще юноша — и учился всерьез, и работал сразу на двух объектах. Спал через день. За десятилетия Келдыш внутренне привык к изматывающему режиму, совершенно не умел отдыхать, отключаться. У него были увлечения — живопись, автомобильные путешествия, в которых он предпочитал оставаться неузнанным, сидя за рулем не номенклатурной «Волги», а скромного «Москвича». Но и в этих поездках, сохраняя инкогнито, он не мог оставить штурвал, который ему вверили. Врачи советовали Мстиславу Всеволодовичу хотя бы раз в год дней на 10 забывать о работе. Он улыбался, кивал, но сам понимал, что эта задача — из разряда нерешаемых.
Безусловно, это сказывалось на здоровье. К 60 годам Келдыш израсходовал запас здоровья и превратился в инвалида. Пациентом он был тяжелым. Согласился лечиться только тогда, когда стал не просто прихрамывать, а просто не мог подняться по лестнице, даже на несколько ступенек.
Брежнев дал лучшим врачам страны строгую установку: «Делайте, что хотите, но Келдыша вы обязаны вернуть к работе». Потребовалась операция на сердце, каких не делали в СССР — без колебаний пригласили знаменитого кардиохирурга Майкла Дебейки, который много лет спустя приезжал осматривать президента России Бориса Ельцина. Операция прошла удачно, с помощью шунтирования удалось улучшить кровообращение. Когда Дебейки предложили гонорар — он обиделся. «Академик Келдыш столько сделал не только для советской, но и для мировой науки, что мы все у него в долгу».
Теряя силы, несколько раз Келдыш обращался к Брежневу и Косыгину с просьбой принять его отставку с поста президента академии. Но «вожди» считали его незаменимым. С каждым из них у него сложились добрые отношения, каждый мог вспомнить что-то личное, свое, связанное с Келдышем и его открытиями. Для Косыгина это блокада. Он отвечал за снабжение осажденного, голодающего Ленинграда, курировал Дорогу жизни. Казалось бы, при чем здесь исследования математика Келдыша. А он, учитывая вес грузов и толщину льда, провел расчеты, которые помогали водителям вести полуторки по Ладоге.
А Брежнев близко познакомился с академиком в начале 1960-х, когда отвечал за космическую программу. Келдыш еще до гагаринского полета считал, что к космонавтике нужно относиться как к отдельной отрасли, а не просто как к ответвлению авиации и ракетных войск. Для Брежнева (да и для всего советского народа) он был олицетворением настоящего интеллигента. Его благородная седина выделялась в любом президиуме, на любом съезде. Как отпустишь такого? И за свою отставку Келдыш боролся не меньше двух лет.
Молчание академика
После ухода на пенсию он жил на даче в подмосковной Жуковке. Чувствовал себя неважно, но сохранял директорский пост в своем институте. Правда, стал еще молчаливее — порой из него слова трудно было выудить. 24 июня 1978 года тело Мстислава Келдыша обнаружили в гараже, на водительском месте «Волги». «Скорую» вызвал сосед по даче, академик Владимир Кириллин.
Не удалось избежать слухов о самоубийстве. Хроническая усталость, тяжелейшая бессонница, потеря аппетита, болезни, страх полностью потерять интеллектуальную трудоспособность — всё это могло привести академика к тяжкому решению. Но никаких записок Келдыш не оставил, тяжелых разочарований накануне рокового дня он не испытывал. Более вероятна другая версия, ставшая официальной: сердечный приступ в гараже.
Похоронили академика на Красной площади — со всеми почестями. Он был трижды Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской и Сталинских премий, иностранным членом 16 академий, почетным доктором шести университетов.
Обыкновенных людей среди ученых такого полета не бывает. И мемуары о Келдыше разноречивы. Коллеги-математики восторженно вспоминают великого мыслителя, открывшего новые направления науки.
Но он вызывал и другие эмоции. «Пережив в молодости все горести дворянского изгойства, он тем не менее в последующие, тоже достаточно трудные годы не очень стремился облегчать участь себе подобных. Келдыша люди боялись», — вспоминал академик Никита Моисеев, человек совсем иного, бурного и открытого, темперамента.
Заочно спорил с Моисеевым академик Борис Патон, несколько лучше знавший Келдыша: «Продумывая какой-то вопрос, он концентрировал все свои силы, полностью сосредотачивался. Казалось, для Келдыша в мире не существует ничего, кроме этой задачи: он как бы отрешен от всего. Тут он мог показаться не знающим его людям замкнутым, даже сумрачным или сухим и, во всяком случае, человеком, которому ни до чего, кроме науки, нет дела. Однако всё это далеко от подлинного образа Мстислава Всеволодовича».
И далеко не всегда он оставался сумрачным и молчаливым. Его знали и энергичным, и остроумным. И — неизменно — деликатным, тактичным человеком.
Сегодняшняя годовщина — достойный повод поклониться памяти великого ученого, одержимого организатора науки, который действительно оказался незаменимым. Не только потому, что дольше других в ХХ веке стоял у штурвала академии, но и потому, что его тихого голоса, его интуиции, его бесспорного авторитета до сих пор не хватает нашей науке.
Автор — заместитель главного редактора журнала «Историк»