Пелевин меняет пол, бывший пресс-секретарь патриарха выходит в Сеть, а Пепперштейн соперничает с Дали. В последний летний месяц издательства будто решили наверстать упущенное за период карантина и выдали лучшее, что накопилось за лето. «Известия» выбрали самые заметные книжные новинки.
«Непобедимое солнце»
Виктор Пелевин
Есть известная конспирологическая теория, согласно которой Виктор Пелевин уже давно не пишет свои романы сам, а доверил это нейросети. Та послушно тасует фразы из прошлых, аутентичных произведений автора с заголовками СМИ и топ-новостями в соцсетях. Иначе как можно настолько стабильно выдавать по роману в год?
При этом каждая новая книга по-прежнему становится событием и вызывает ожесточенные споры. Семисотстраничное «Непобедимое солнце» — не исключение. Многие критики объявили роман одним из лучших у Пелевина вообще, другие авторитетно сообщают, что автор безнадежно устарел. Третьи всерьез утверждают, что из текста следует, будто Пелевин сменил пол — подобно режиссерам любимой им и регулярно цитируемой «Матрицы». Поводом для таких пересудов служит то, что впервые у Пелевина повествование идет от лица женщины. Ее зовут Саша, и она «решила встретить свой тридцатник, несясь по дороге на мотоцикле». При этом писатель не скрывает, что личность героини — условность, маска, под которой скрывается он сам вместе со всем своим культурным кодом, известным всем читающим людям в России. Впрочем, под остальными масками тоже он, и это опять ни для кого не сюрприз.
Фабульно «Солнце» слегка напоминает «Мастера и Маргариту», где воландов бесконечное множество, повсюду бесовщина, шабаш и искусительно-абсурдные речи с лже-чудесами. Героиня — что-то вроде Ивана Бездомного, а при определенном сочетании обстоятельств ее сознание переносится в Римскую империю, где придворные реалии смешиваются с божественными откровениями, популярно разъясняющими всю суть бытия. И про коронавирус там тоже будет сказано, надо только набраться терпения.
«Петербургские повести»
Роман Сенчин
Всего через несколько месяцев после выхода сборника рассказов «Петля» на прилавках появилась новая книга известного прозаика Романа Сенчина. Название «Петербургские повести» недвусмысленно указывает на литературный образец. От Гоголя здесь не только место действия, но и главное — тема маленького человека. Вот только вместо коллежских асессоров и титулярных советников у Сенчина фигурируют бизнесмены, а также студенты, алкоголики и буфетчицы, а имперский Петербург с дворцами и набережными уступает место депрессивным окраинам с убитыми коммуналками и однотипными общагами.
Нет, в Эрмитаж герои повестей тоже иногда заглядывают, по Петергофу гуляют, на Неву засматриваются. Но река у них вызывает идею утопиться, а исторические красоты — скуку. Как тут не вспомнить сенчиновских же «Елтышевых», где русская деревня была показана филиалом ада на земле. Питер в новой книге — место не менее гибельное. Это сравнение, однако, наводит на мысль, что виноваты не улицы и дома, а населяющие их люди. Это они беспрестанно пьют и ругаются, ненавидят друг друга и живут в атмосфере тотальной нелюбви.
Вопрос в том, сострадать ли им, как того требует воспетый в литературе XIX века гуманизм, ведь особых симпатий они не вызывают. Автор не настаивает и не выжимает слезу, но описывает мытарства героев с горьковатой иронией. Особая прелесть сборника — в сюжетных перекличках между текстами, будто напоминающих, что в этом мире все переплетено и от судьбы не скрыться.
«Алиса в Стране чудес»
Льюис Кэрролл / Павел Пепперштейн
Традиция привлекать к оформлению детских книг ведущих «взрослых» художников родилась не вчера — ту же «Алису» на Западе иллюстрировал Сальвадор Дали, увидевший в произведении Кэрролла идеальный сюрреалистический текст. Но для живописца и писателя Павла Пепперштейна, обожающего абсурдистские сказки и создающего их в промышленных масштабах, работа над новым изданием — еще и продолжение семейной традиции. Его отец Виктор Пивоваров, художник-концептуалист, в молодости зарабатывал сотрудничеством с «Детгизом», а мать Ирина писала стихи для детей.
В общем, Пепперштейн и «Алиса» будто созданы друг для друга. И здесь это чувствуется в каждом изображении, даже в крохотных рисуночках на полях. Всё выполнено с огромной любовью и выдумкой. Большинство картинок — подчеркнуто двухмерные, да еще и с супрематическими элементами: головы-круги, ноги треугольником... Но когда появляется перспектива, образ становится еще более странным и условным, будто парящим в невесомости сна. Пепперштейн идет по стопам Дали, подчеркивая фантасмагоричность сюжета, однако у него есть то, чего почти нет у великого испанца: детская непосредственность, легкость и ощущение, что всё это не всерьез.
«Теория перформанса»
Ричард Шехнер
Несмотря на «ученое» название, впервые вышедший на русском труд одного из крупнейших американских теоретиков и практиков перформанса Ричарда Шехнера далек от академического занудства. Его основу составили эссе, написанные с 1966 по 1976 год. Само понятие «перформанс» тогда только появилось, акционизм входил в моду и постепенно трансформировался из арт-андеграунда в почти что мейнстримовую практику. Шехнер, однако, рассматривает это направление не в узком ключе, а в самом широком, причисляя к перформативным практикам и боксерские матчи, и театральное искусство, и религиозные ритуалы, и любые иные ситуации, в которых одни люди, руководствуясь какой-то идеей, ведут себя иначе, чем в повседневности, а другие — реагируют на это.
По Шехнеру, перформанс существовал на самом деле всегда. Он не искусственное изобретение авангардистов, а плод естественного стремления человека, присущий ему от природы. Недаром в оформлении обложки использована фотография аборигена Папуа — Новой Гвинеи, отдыхающего после танца.
Насколько справедлив такой подход — вопрос спорный. Но результатом становится гораздо более широкий фокус исследования. Книга Шехнера — попытка понять скрытые механизмы социума и в конце концов разобраться, что же толкает нас к любой публичной деятельности.
«Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями»
Алексей Иванов
Пафосное на первый взгляд заглавие, конечно же, значит не только «быть собой», но и «быть одним из многих». Популярный писатель по фамилии Иванов (да еще из провинции) в стране Ивановых, Петровых, Сидоровых поневоле, хочет он этого или нет, претендует на статус народного представителя. И судя по книгам, этой в том числе, Алексей Иванов со стереотипом не спорит, а скорее даже наоборот. 300-страничный том собран из крайне добросовестной переписки с читателями, которую автор популярных романов «Сердце пармы» и «Тобол» много лет ведет на своем официальном сайте. Однако итоговый текст получился более амбициозным, чем кажется по описанию. Конечно, это и фанатское чтение, и материал для будущих биографов, но в то же время и цельная по мысли попытка рефлексии национальных культурных и общественных проблем.
Ответы разбиты на блоки по темам. Тут есть и про противостояние Москвы и провинции, и про статус писателя, и про природу творчества — надо сказать, с вопросами и читателями автору повезло (хотя какой автор — такие и читатели). Книги «обычной» публицистики с именем Иванова на обложке мы вряд ли когда-нибудь дождемся, так что это единственная возможность из первых рук узнать как о писательской кухне, так и о концептуальных основаниях его художественных романов. Иванов в очередной раз подтверждает, что хороший писатель — это не столько даже талант, ладная речь и закрученные сюжеты, сколько неустанная работа мысли. Помимо прочего, «Быть Ивановым» — еще и вдохновляющее чтение о том, как строгие принципы и правильно сформулированные цели сдвигают горы.
«Хиросима»
Джон Херси
Август в России традиционно считается проклятым месяцем — его облюбовали исторические катаклизмы и «черные лебеди». Но это также страшный месяц и для истории Японии. Именно 6 августа 1945 года впервые в мире было применено ядерное оружие — американский бомбардировщик «Энола Гэй» сбросил атомную бомбу на город Хиросима. Спустя год журнал The New Yorker в первый (и последний) раз отдал целый номер под один огромный репортаж. В нем молодой журналист Джон Херси чутко и жутко рассказал шесть историй людей, чьи жизни изменил этот взрыв. А еще спустя почти 40 лет, в 1985 году, Херси дописал последнюю главу о том, что стало с его героями дальше.
Этот репортаж, многократно изданный отдельной книгой, немедленно стал классикой жанра. Именно такие тексты проторили дорогу «новой журналистике», сидят в подкорке у каждого американского репортера, а также сильно изменили художественную прозу в том числе. Прозрачный, очень конкретный язык, точно найденная интонация, принципиальность и сочувствие к героям без тени публицистического пафоса — всё это делает книгу Херси идеальным примером того, как можно говорить о трагедиях, про которые почти невозможно говорить. Ранее на русском выходил лишь небольшой фрагмент «Хиросимы», и наконец в 75-летнюю страшную годовщину книга появилась на русском полностью.
«Русский ключ. Дневник священника»
Протоиерей Владимир Вигилянский
После книги «Несвятые святые» митрополита Тихона (Шевкунова) словосочетание «православный бестселлер» уже не кажется чем-то из ряда вон выходящим. С не таких уж давних пор и понятие «православный блог» тоже не особо режет слух. Книга протоиерея Владимира Вигилянского — публициста, литературного критика, колумниста «Известий» и настоятеля храма Святой Татианы при МГУ — по сути и есть изданный на бумаге православный блог. Уже несколько лет как священнослужитель на своей странице в социальной сети Facebook делится мыслями с подписчиками и откликается на текущие события. За шесть лет накопилось полторы тысячи постов. Из них в книгу вошла только треть.
Для публицистики в классическом понимании здесь не хватает нарочитой парадоксальности мысли. Тон спокойный, «пастырский» (своей аудиторией протоиерей считает православных людей, которые еще не стали прихожанами церкви), а многие суждения можно предугадать с точностью до конкретных формулировок. Интересны же именно аргументация, цитаты, выбор сюжетов. В блоге Владимира Вигилянского нашли отражение многие резонансные события последних лет: от дискуссии вокруг передачи Исаакиевского собора Русской православной церкви до скандала с фильмом «Праздник» Алексея Красовского. Но чаще всего автор обращается к делам прошлым — в первую очередь к событиям начала прошлого века, революции и расстрелу царской семьи.