Что значит быть изгоем в средневековом обществе, можно ли вернуть насилием утраченную честь, как заслужить уважение и сделать блестящую карьеру, всю жизнь убивая людей — об этом и многом другом рассказывает историк Джоэл Харрингтон в своем исследовании, написанном на основе дневника палача, жившего в Нюрнберге на рубеже XVI и XVII веков. «Известия» оценили одну из самых популярных современных книг о Средневековье.
Джоэл Харрингтон
Праведный палач. Жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке / Пер. с англ. Тимофея Ракова.
Москва: Альпина нон-фикшн, 2020. 438 с.
Идея книги, переведенной ныне почти на полтора десятка языков, возникла у автора совершенно случайно. Несколько лет тому назад, роясь на полках букинистического отдела в книжном магазине Нюрнберга, профессор истории Университета Вандербильда Джоэл Харрингтон обнаружил потрепанное издание столетней давности. Небольшая брошюра содержала дневник некоего Франца Шмидта, профессионального палача, жившего во второй половине XVI — первой трети XVII веков. На протяжении 45 лет этот человек верой и правдой служил магистрату города Нюрнберга, а также педантично записывал информацию о пытках и казнях, которые ему выпало совершить.
Для позднего Средневековья и раннего Нового времени сам по себе факт ведения личного дневника не был чем-то особенным — в это время уже многие вели приватные записи, однако ничего подобного заметкам Шмидта больше не известно. Обычному читателю сухой, лапидарный, изобилующий грамматическими и стилистическими ошибками текст вряд ли мог бы показаться интересным, но опытный историк сразу понял, что дневник профессионального убийцы — ценнейший источник, который позволит немного иначе взглянуть на удивительный, сложный и малопонятный сегодня мир далекого прошлого.
Харрингтон оказался прав и спустя время выдал настоящий исторический бестселлер — вещь сама по себе уникальная, ибо крайне редко когда научный труд способен настолько сильно захватить внимание массовой аудитории. Может быть, всё дело в том, что перед нами не только исследование, но глубокое «размышление о человеческой природе и общественном прогрессе, если таковой вообще существует». А еще у Харрингтона блестящий литературный слог, который, по счастью, всё же пробивается сквозь угловатый русский перевод.
Книга построена как биография конкретного человека, которая дана на фоне эпохи — яркой, бурной или, как бы сейчас сказали, турбулентной. Жизненный путь главного героя прослеживается максимально подробно, насколько это вообще возможно при нынешнем состоянии источников. Мы видим Шмидта сначала обыкновенным ребенком в захолустном провинциальном городке Хоф, затем старательным учеником палача в Бамберге, ответственным подмастерьем и, наконец, признанным мастером заплечных дел в Нюрнберге.
На страницах книги постепенно вырисовывается пусть и не выдающаяся, но точно неординарная личность — очень целостная, предельно целеустремленная и в высшей степени нравственная, стремящаяся, насколько это вообще возможно, к установлению справедливости и к… милосердию.
Какими бы чудовищными не были деяния вверенных ему преступников (а от описания иных преступлений волосы встают дыбом), Майстер Франц был готов максимально избавить негодяев от предписанных законом страданий, если видел их искреннее раскаяние перед смертью. Даже колесование — едва ли не самую страшную казнь — он мог из милости совершить «сверху вниз» (т.е. сначала убив, а потом уже ломая кости рук, ног и грудной клетки), а не «снизу вверх» (т.е. начиная с методичных переломов конечностей и постепенно двигаясь к голове). Приговоренного к сожжению он мог предварительно умертвить — незаметно для зрителей, обреченного на повешение казнил мечом — такая смерть считалась куда почетней. А утопление в Нюрнберге и вовсе перестали применять благодаря его настойчивым просьбам.
Постепенно выясняется также, что Майстер Франц мечтал не убивать, но лечить людей и вполне успешно это практиковал в Нюрнберге параллельно с основным ремеслом, зарабатывая неплохие деньги. Палачом же он стал не по своей воле. Господин его отца Генриха Шмидта насильно заставил того казнить нескольких заговорщиков и тем самым обрек на глубокий позор всю семью — с палачами старались не иметь никаких дел, их не пускали не только в церковь, но даже в кабак. Всю свою жизнь Франц Шмидт положил на то, чтобы смыть это пятно и вернуть честное имя себе и своей семье. Как он мог это сделать? Только следуя по пути, который не выбирал.
Шмидт методично создавал себе безупречную репутацию — убежденный трезвенник, он избегал пьянок в сомнительных компаниях, не увлекался азартными играми и не имел дел с проститутками, никогда ни на что не жаловался, терял близких, терпеливо сносил общественное презрение к своему статусу, а работу свою выполнял предельно точно, аккуратно и виртуозно, вызывая неизменное восхищение публики и одобрение магистрата. Словом, стал идеальным палачом. Найти другого такого оказалось невозможно.
В результате Шмидт не только обрел пожизненную должность, хорошую зарплату и просторный дом, но добился официального гражданства в едва ли не самом значительном городе тогдашней Германии, а в конце жизни получил-таки из императорской канцелярии указ об окончательном устранении «унаследованного бесчестья».
К сожалению, воспользоваться плодами своей победы Франц не успел — он вскоре умер, а пережившие его дети не оставили потомства. По иронии судьбы уже в следующем поколении дети палачей, пишет Харрингтон, могли свободно поступать на медицинские факультеты ведущих университетов, и многие делали блестящую карьеру, несмотря на сомнительную профессию своих родителей.
Следя за перипетиями жизненного пути Майстера Шмидта, читатель постепенно узнает о том мире, который окружал этого человека. Например, о том, как было устроено южно-немецкое общество XVI века в социальном, политическом, идеологическом и культурном отношении, что в нем считалось приемлемым и категорически недопустимым, из чего складывалась репутация и как делались карьеры, почему именно в это время была развязана масштабная охота на ведьм, что являла собой власть — от сельской общины до имперской канцелярии, какова была пенитенциарная система, как строилось следствие, выносились и исполнялись приговоры, какая казнь считалась «хорошей» и чем «плохая» экзекуция грозила обернуться для самого палача. И наконец, почему вообще в какой-то момент к преступникам стали относиться куда более снисходительно, постепенно заменяя смертную казнь другими видами наказания.
Возможен ли прогресс в развитии человеческого общества? После прочтения книги остается впечатление, что — да, возможен, если речь заходит о технической стороне вопроса. Например, о новых способах убийства, в том числе массового. Но есть ли прогресс в такой хрупкой сфере, как нравственность и гуманизм? Здесь у автора оптимизма куда меньше. Однако право найти ответ на этот вопрос Харрингтон всё же оставляет за читателем.