Правительство может впервые столкнуться с выбором: отменять модернизацию экономики или отказываться от социальной ориентированности. О таком риске кризиса в интервью «Известиям» заявил руководитель направления «Макроэкономика» ЦМАКП, брат первого вице-премьера Дмитрий Белоусов. В первом случае Россия рискует стать исключительно сырьевым придатком развитого мира на долгие годы. Во втором сценарии не избежать закрытия госструктур и массовых сокращений. Дмитрий Белоусов также рассказал, стоит ли включать печатный станок и почему поменяли правительство.
— Россия тратит на борьбу с коронавирусом меньше средств, чем другие страны, в том числе развивающиеся. Как вам кажется, почему?
— Главный для нас риск на данный момент — это взрывной рост безработицы. Мы уже находимся в кризисе модели потребления, который сильно проредит сферу услуг. Закроются многие предприятия общепита, закончатся такие истории, как, например, поездки за границу в кредит, услуги коучинга и так далее. Кроме этого, сейчас многие крупные компании держат занятость на региональном социальном контракте, то есть фактически не увольняют работников под давлением губернаторов, несмотря на экономические проблемы.
У России, конечно, есть определенный запас прочности. Одними из первых под сокращения попадут мигранты, которые формально не влияют на рост безработицы и не требуют поддержки из бюджета.
Но мы так или иначе столкнемся с падением занятости в крупных городах, сужением возможностей заработать для студентов и так далее. Мы не очень готовы к выходу безработицы в район 9–10%. Держать занятость при ценах на нефть $65 за баррель или $30 — это совсем разные истории. Именно поэтому правительство не торопится накачивать экономику деньгами.
— Но ведь цены на нефть в последнее время растут, хотя и медленно, но довольно уверенно.
— Мир сильно залит деньгами, поэтому есть довольно высокие ожидания по раскачке глобального спроса после выхода из карантина. К тому же значительная часть напечатанных денег пошла не в реальный сектор, а на фондовые рынки, в том числе в нефтяные фьючерсы, что искусственно укрепляет цены на энергоресурсы.
Если будет вторая волна пандемии с новыми карантинами и остановкой деловой жизни, если новый виток американо-китайских торговых войн окажется жестким и будет грозить затяжным падением инвестиций, этот рост закончится быстро и надолго.
Мы можем накачать экономику деньгами сейчас, но через год обнаружить, что половина резервов сгорела в кризис, а цены на нефть так и не восстановились. Тогда придется отказываться либо от нацпроектов, либо от социальной ориентированности.
— Вы сами сказали, что мир залит деньгами. Почему мы не можем сделать то же самое: включить печатный станок и не выбирать между поддержкой населения и инвестициями?
— Печатный станок мог бы хорошо у нас поработать, если бы мы смогли параллельно расширению денежной массы наращивать объемы производства. Но в России традиционно плохо умеют балансировать финансовые потоки с материальными.
Ситуация осложняется тем, что потенциал дешевого импортозамещения в РФ почти исчерпан. То, что можно было сделать — в пищевой промышленности, в оборонном комплексе, в фарме, — уже сделано. Быстро нарастить выпуск продукции из других отраслей уже не получится без серьезных инвестиций.
Дело в том, что замещение технически сложных компонентов, например, для автопрома требует по-настоящему крупных инвестиций и массового рынка. В ВПК, в крайнем случае, можно без особых потерь заменить иностранный двигатель российским аналогом, который при прочих равных будет потреблять больше топлива, в гражданском секторе — нельзя.
Если напечатать деньги под экономически несостоятельный инвестпроект — может быть хуже, поскольку это приведет к всплеску инфляции.
— Но мы ведь не можем в таком случае отказаться от выплаты пенсий ради того, чтобы поддержать инвестиции без денежной эмиссии.
— Речь не о том, чтобы отказаться от пенсий или бесплатной медицины.
Нам и так придется идти на долговое финансирование капитальных инвестиций. По крайней мере, в той их части, которая касается проектов с реальной отдачей. Иными словами, на какую-то форму количественного смягчения, например, за счет покупки обязательств государства крупнейшими банками или самим Банком России.
Вопрос в другом. Скорее мы должны будем принципиально поменять подход к бюджетным расходам.
Сейчас, когда говорят об их эффективности, подразумевают, например, борьбу с воровством, удешевление строек, повышение отдачи с вложений. Но логика «эффективности и производительности» не доводится до конца — примером ее последовательной реализации в свое время был Китай со всеми огромными плюсами и колоссальными минусами сделанного.
Так, если мы окажемся в условиях острого дефицита ресурсов, возможно, придется делать довольно жесткий и болезненный маневр: лишать финансирования некоторые направления за хроническое невыполнение плана и отсутствие продвижения по достижению поставленных целей. Например, ученые того или иного университета мало публикуются в журналах первого квартиля (высшей, по научным меркам, категории. — «Известия»), его студенты через 5–7 лет не занимают топовые позиции в своих профессиях — вуз ограничивается в финансировании.
— Насколько это реалистично в российских условиях?
— Мы хотели провести модернизацию экономики за счет нефтяной ренты и хорошо к этому подготовились: создали запасы, поменяли нормативную базу, обновили правительство. Если цены на нефть отскочат через год-полтора, то мы запустим нацпроекты на полную мощность к 2021–2022-му и сможем перебросить экономику на новый современный уровень.
Но надо отдавать себе отчет, что если мир втянется в длительный структурный кризис — как я уже сказал, из-за новой волны пандемии или торговых войн, — природной ренты в значимых масштабах у нас не будет. Тогда — или маневр на повышение эффективности и экономики в целом, и бюджетных расходов, или мы просто не сможем использовать бюджет как ресурс модернизации экономики и страны в целом.
Конкурентоспособность нашей экономики будет падать, и мы войдем в новую мировую систему подчиненным игроком. Иными словами, не раскрутим нацпроекты — станем ресурсным придатком. Это будет означать, что «весь трэш», который страна пережила за последние 30–40 лет, окажется абсолютно напрасным: советская система так и не воспроизвелась в рыночную и была разрушена зря.
Справка «Известий»Дмитрий Рэмович Белоусов родился в 1972 году в Москве. В 1994 году окончил Экономический факультет МГУ им. Ломоносова. С 1991-го по 2000 год работал в Институте народнохозяйственного прогнозирования РАН – младшим, старшим научным сотрудником, заведующим лабораторией. В 1998 году защитил кандидатскую диссертацию, посвященную проблемам потенциала и структурных эффектов инфляции в ИНП РАН. В ЦМАКП работает с 2000 года. Проводил по заказу правительства макроэкономические исследования, входил в различные комиссии и рабочие группы по стратегическому развитию при правительстве и президенте.
Андрей Рэмович Белоусов родился в 1959 году. Окончил МГУ им. М. В. Ломоносова по специальности «экономист-кибернетик» (1981), до 2006 года работал в экономическом блоке АН СССР (позже Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН). С 2006 по 2013 годы работал на разных должностях в правительстве, при этом с 2012-го — возглавлял Минэкономразвития. В 2013-2018 годах действовал в качестве помощника президента. С января 2020-го — первый вице-премьер.