«Мир переходит от приемлемых эпох к временам полного абсурда»
Вымысел — это тоже опыт, считает один из самых известных сегодня прозаиков, лауреат «Большой книги» и «Ясной Поляны» Евгений Водолазкин. Герой его нового романа «Чагин» — выдающийся мнемонист, который становится заложником своего дара. Главный смысловой посыл книги, которая появится на прилавках 20 октября, — «о человеке нужно судить по его мечтам», ведь биографию во многом определяют случайности. О свойствах памяти, забвении и предательстве «Известия» поговорили с писателем.
«Мечта не всегда так бесплодна, как можно подумать»
— Роман, который выходит в «Редакции Елены Шубиной (АСТ)», начинается с похорон пожилого ученого-архивариуса, которого все считали чудаком. Образ Чагина раскрывается в обратной перспективе: вместе с изучающим его архив молодым сослуживцем мы с удивлением обнаруживаем, что «благоухающий» чесноком старик был когда-то щеголеватым молодым человеком, наделенным феноменальной памятью, позволяющей с первого прочтения запоминать наизусть сотни страниц незнакомого текста. Однако этот дар не поспособствовал выдающейся биографии: вашего героя ждало больше разочарований, чем побед. Выходит, биография от человека не зависит, а в мечтах он реализован в большей мере?
— Это, может быть, ключевой вопрос романа, по крайней мере, один из самых важных. Я выскажу спорную мысль, но о человеке, среди прочего, нужно судить по его мечтам, по его вымыслу, потому что вымысел — это тоже опыт. Можно предаваться вымыслу, читая книги. Когда человек читает, он становится на время одним из участников событий, и это тоже форма проживания действительности. Когда актер играет, это тоже жизненный опыт. Если судить о человеке только по делам или высказываниям, то нужно понимать, что он не всегда в этом реализуется, потому что на действии лежит проклятие бытия. Что-то могло помешать ему поступать так, как он считал бы нужным. Правильнее учитывать и то, как ему хотелось. Совершенно невозможный взгляд с точки зрения трезвой оценки действительности, но он в каком-то смысле милосердный.
— Это направлено против современного прогрессистского взгляда на мир, призывающего оставить иллюзии и действовать. Вам не близка эта бытовая философия?
— Я тоже призывал бы оставаться реалистами, но в своих романах нарочно заостряю проблему, показываю ее в утрированном виде для того, чтобы читатель осознал роль вымысла. Как к нему ни относись, хорошо или плохо, но его природу нужно понимать. По крайней мере, понимать, откуда берется запрос на вымысел.
Он возникает из чувства разочарованности, из того, что жизнь прожита не так, как хотелось. Ведь почему так трагичен Чехов и почему его почти никогда не могут сыграть точно, по первоисточнику? А потому что у него очень сложно нащупать истинный конфликт. Чеховская трагедия — огромная, невозможная — лежит в пропасти между мечтами и тем, как сложилась жизнь. Сестры Прозоровы, Ольга, Ирина и Маша, сидят и говорят, что надо ехать в Москву, надо работать, еще что-то надо, но ведут какую-то совершенно другую жизнь. Вот здесь и возникает желание наполнить сознание чем-то таким, чего нет и что, кажется, уже лежит за гранью реальности с ее средствами. Если угодно, это род анестезии, потому что иногда мозги закипают от невозможности что-то сделать и человек погружается в мечты. «Чагин» — это роман, среди прочего, о природе мечты.
— Насколько можно верить мечтам? Часто люди принимают за мечты социальные стереотипы своего времени. Три сестры, по-моему, хотели быть полезными народу, что, в общем, было топовой ценностью просвещенного сословия в их время.
— Конечно, и мечты иллюзорны. В «Брисбене» у меня есть героиня, мать Глеба Яновского, которая мечтает о незнакомом ей городе на востоке Австралии: ей кажется, что всё счастье мира сосредоточено именно там. Она живет в Киеве, но жизнь вышла не такой, как мечталось. И она верит, что где-то на свете, в самой отдаленной точке мира, должно же быть место, где сосредоточено счастье. Естественно, это фата-моргана, и она просто не может добраться до Брисбена. Но в новом романе есть пример редкого случая воплощения беззаветной мечты. Один из героев — знаменитый археолог Генрих Шлиман, который все-таки нашел Трою. Иными словами: мечта не всегда так бесплодна, как можно подумать.
— Был ли прототип у вашего героя? Как это вообще — запоминать дословно всё, что когда-либо видел, слышал, читал?
Писатель Евгений Водолазкин
— Прямого прототипа у Чагина не было. Описывая нейрофизиологические подробности, я ориентировался на книгу Александра Лурии «Маленькая книжка о большой памяти», она посвящена выдающемуся мнемонисту Соломону Шерешевскому. Это был удивительный человек с потрясающими способностями: он запоминал всё и всё мог воспроизвести, причем спустя и 15, и 20 лет, но это не воспринималось им содержательно. В частности, было установлено, что память Шерешевского имеет фотографический характер, укрепленный обонятельной и слуховой памятью. Вот эти разные виды памяти усиливают друг друга и дают тот потрясающий эффект.
— Чагин путал события своей жизни с тем, что происходило с другими людьми, и поневоле выдал товарища. В тот же вечер, в момент ареста Вельского, испытывая страшные муки совести, он рассказал обо всем своей девушке, но она от него ушла, потому что нельзя прощать предательство, и вскоре вышла замуж за настоящего циничного осведомителя, который изображал на судебном процессе невинность. Феноменальная память — это дар или проклятие?
— Чагин путал события потому, что все мнемонисты порой их путают. Когда в голове фотоаппарат, несколько элементов накладываются друг на друга, мозг перескакивает с одного события на другое и дает сбой. Однако у Чагина не было возможности что-либо поправить — жизнь пишется сразу в беловом варианте, в ней нет черновика. Но в какой-то момент, после глубочайшего осознания своей вины и раскаяния, он почувствовал особое право получить какую-то другую жизнь, о которой ему мечталось. И он начинает писать вот эту странную поэму «Одиссей», где излагает свою историю совсем по-другому, потому что вымысел — это форма забвения, если угодно, вымысел замещает реальность.
«Пока Земля из этого эфира не выйдет, трудно воспринимать мир в привычных категориях»
— Вы были в жюри недавней «Ясной Поляны». Как оцениваете финал премии, насколько он симптоматичен для современного литпроцесса в его нынешнем изводе? Кстати, ваш пересказ краткого содержания романа китайского лауреата стал лучшим шоу церемонии.
— Не ожидал такого перформанса, просто хотел изложить суть дела в двух китайских словах. Вышло как бы не вполне серьезно, но это лишь демонстрирует разницу наших культур. У китайцев великая культура, но совершенно другая. А роман «Братья» Юй Хуа — просто убойный. Он очень популярен на Западе, но на него здорово нападают в Китае. Там кажется, что это пародия на китайскую действительность.
— Он иронический и социальный?
Писатель Евгений Водолазкин
— Да нет, ироническим его не назовешь. Я вообще не могу в полной мере определить, что это такое: некоторые называют роман «Братья» постмодернистским, но это не постмодернизм в европейском понимании. Дело в том, что, читая этот роман, как-то не очень понимаешь, где находится линия ординара в Китае: это реальность или вымысел, реальность или пародия? Вот в таком зыбком положении вещей особенность этой книги. Что касается короткого списка русских финалистов, он действительно неожиданный. Формально роман лауреата этого года Дмитрия Данилова «Саша, привет» — это антиутопия, но он построен на законах литературы абсурда. Когда всё идет вроде бы ничего, но только парня могут расстрелять в любой момент, причем там все это обсуждают обстоятельно и, надо сказать, неприлично быстро смиряются с тем, что приговоренный уже вычеркнут из жизни. На самом деле этот роман — очень глубокий и отражает глобальные общемировые явления. Потому что мир всё больше погружается в абсурд. Книга Данилова, мне кажется, сильна в отражении абсурда современного мира, причем это никак не социальная критика отдельной страны — это приговор миру в целом, который, плавно качаясь по принципу маятника, переходит от относительно приемлемых эпох к временам полного абсурда.
— Самый актуальный современный тренд — абсурдистский — неслучаен?
— Неслучайно в свое время возникли Зощенко, обэриуты и, в частности, Хармс. Зощенко ведь — фигура трагическая, его рассказы нельзя читать как миниатюры из юмористической передачи. Какой его рассказ ни возьми, он на самом деле страшен. Абсурдистская линия постоянна в русской литературе, и самый яркий здесь Гоголь, который абсолютно точно воплотил абсурд в «Носе» или в «Шинели». Помните, как призрак Акакия Акакиевича бродит по Петербургу? Он показал коломенскому будочнику такой кулак, какой, по словам Гоголя, и у живых не найдешь.
Этих призраков, как и абсурд в целом, рождает неустроенность реальной жизни. У Конан Дойла была такая повесть — «Отравленный пояс»: об эфирном поясе, в который вошла Земля. Последние годы мы пребываем в таком поясе, где физические болезни невообразимым образом смешались с общественными. Пока Земля из этого эфира не выйдет, трудно воспринимать мир в привычных категориях. У Конан Дойла всё заканчивается благополучно: Земля выходит из отравленного пояса и все понемногу начинают просыпаться. Это ли не повод для надежды?
Евгений Водолазкин — писатель, литературовед, доктор филологических наук. Лауреат главных литературных премий России, среди которых «Большая книга» (2013, 2016), «Ясная Поляна» (2013), литературная премия Александра Солженицына (2019). Родился 21 февраля 1964 года в Киеве. Закончил филологический факультет КГУ имени Т. Г. Шевченко, в том же году поступил в аспирантуру Института русской литературы АН СССР (Пушкинский дом) в отдел древнерусской литературы, возглавляемый академиком Д.С. Лихачевым. Защитил диссертацию о переводе византийской Хроники Григория Амартола (1990). Работает там же. Автор романов «Соловьев и Ларионов», «Лавр», «Авиатор», «Брисбен», «Оправдание Острова», «Чагин», пьес «Сестра четырех», «Пародист», «Музей».
